Анатолий Грешневиков - Дом толерантности (сборник)

– Гордыня – плохое качество. Не увлекайся. Научись тормозить.

– А я решила. Подумала, дала по тормозам и вот мое мнение… Раз квартира нужна, значит, нет таких денег, которые жалко потратить.

Не успела Маша закончить пререкания с отцом, как в коридоре взорвался телефон. Ольга Владимировна вскочила со стула, и побежала к тумбочке, где стоял аппарат. Звонила дочь Лиза. Прямо с палубы парохода, плывущего по вечерним водам широкой реки Волги. Она пыталась докричаться до матери, что отдых идет замечательно, что не проходит и минуты, когда бы она не вспоминала родителей, что вообще она очень и очень их любит.

Мать вернулась к столу добродушной, веселой. Отсутствие беды у старшей дочери, отплывшей в несвадебное путешествие, а просто так, и с человеком, который еще не предложил ей руку и сердце, подействовало на нее успокоительно.

– Лиза звонила, – доложила, улыбнувшись, она. – Всем велела кланяться…

Недоверчивым взглядом встретила ее лишь Галя. Она давно съела курицу, но тарелку не убрала, не отодвинула в сторону, а назойливо тыкала вилкой в обглоданное крылышко. По нервным движениям руки мать поняла: дочь, видимо, догадывается, что ее пригласили неспроста, скорее всего, речь коснется денег, отложенных на покупку машины.

Галина порывалась заговорить… И как только нашелся подходящий повод, она не сдержалась, выпалила:

– Лиза на пароходе катается, а мы тут должны головы ломать, думать, как купить ей квартиру.

– Галя, зачем ты так? – всполошилась мать. – Она ведь твоя сестра.

– Да, сестра! Взяла и уплыла в самый неподходящий момент.

– Кто же знал, что Петр заторопится, приедет через неделю… Мы полагали: он еще месяца три-четыре выждет. Папа в это время в Америку бы слетал… Может, там договор подписал бы…

– Я не про папу говорю, а про Лизу…

– А она-то тут причем?! – ворчание матери становилось все пристрастнее, грубее. – Ну, посчастливилось, встретила парня… Она же после развода никуда из дома не выходила. Ты же сама с ней в два голоса плакала, рыдала… Жалела. Теперь-то зачем ей мешать? Может, у нее все сладится с Валерой.

Галина, конечно же, не хотела мешать намерению старшей сестры создать новую семью. Ее душила обида: человек, ради которого собрались, сам отсутствовал. К тому же на нее с мужем накладывались лишние заботы и переживания, связанные с приобретением квартиры для Лизы, а она вместо того чтобы разделить с ними тяжесть проблемы, катается на пароходе.

Отец не вмешивался в диалог между женой и дочкой. Ему понятны были мотивы негодования Гали. Он даже заметил, как в последние месяцы она резко изменилась: вроде те же ясные сливовые глаза, горящие щеки, однако лицо другое – оно похудело, на нем заострились скулы. Конечно, причиной раздраженности был не черный деготь зависти в груди, а элементарное переживание за свою семью, желание сохранить в ней спокойствие и лад. А какое может быть спокойствие сейчас, если родители предлагают помочь деньгами в ту самую минуту, когда им самим нужны эти треклятые бумажки?!

Максим заскучал от бытовых словопрений, резко поднялся из-за стола, на ходу сделал несколько глотков остывшего чая и обратился к матери:

– Я без тебя добавлю пару-тройку предложений, и челобитная будет готова. Перед сном можно будет ее уже разложить по почтовым ящикам.

– Быстрый ты какой, Максимка, – одобрительно отозвалась мать. – Спасибо. Иди… Я зайду к тебе потом.

Тут сразу в два голоса Галя и Виктор обрушили на мать одни и те же вопросы:

– Какая еще челобитная? Вы что надумали?

Николаю Степановичу изначально не понравилась идея жены собрать деньги с жителей дома, сыграв на чувстве протеста против позаселившихся в доме кавказцев. Слово «челобитная» оскорбило его, и он решил слегка подтрунить над Ольгой.

– Будет воззвание к народу о сборе пожертвований на борьбу с врагами нашего дома.

Жена не вздрогнула от неожиданных колкостей супруга, а как-то застыла на мгновение, потом медленно повернулась в его сторону. Она и сама была немало смущена, но забавно растерянный вид мужа, его негромкий и даже чуть прерывистый голос вернули женщине смелость и невозмутимость истинной хозяйки дома, всегда готовой постоять за себя. С первыми же словами возмущения ее тусклый взгляд моментально оживился, опущенные уголки губ выпрямились, и даже брови вразлет вытянулись в одну ломаную линию.

– Тебе шутить можно. Тебе в спину не бросали пошлых слов, не хихикали вслед, не хамили на грубом непонятном языке. Они нарочно не здороваются… Ведут себя, будто мы овцы, а они чабаны. Буквально вчера парнишка из квартиры Сабира выбежал с ведром помоев на улицу и выплеснул их прямо у подъезда. У них, оказывается, забился бумагой унитаз. Я начала стыдить мальчугана: разве хорошо, мол, гадить там, где живешь. А он мне по-хамски: «Молчи, старуха. Я делаю то, что мне сказали сделать. Это мой дом. И я куда хочу выбросить мусор, туда и выброшу!». Я стояла, как оплеванная. Не знала, что дальше говорить. Язык проглотила. А он пошел наверх… Да так хлопнул дверью, что у меня в глазах заискрило… Я думала, дверь вылетит из подъезда. Спрашиваю вахтершу: «Анастасия Григорьевна, а вы почему молчите?!». Она капризно замахала руками: «Мне все равно. Жизнь дороже. Они пообещали накормить меня таблетками снотворными… Уснешь, говорят, и не проснешься».

– Наверное, я толстокожий, – укорил себя Николай Степанович. – Я на кавказцев никакого внимания не обращаю… Живу, не замечаю, будто их вовсе не существует. Других забот полон рот. Хотя, признаюсь, и мне они не по нутру…

– Когда они тебя достанут окончательно, как меня, тогда другие песни запоешь, – не переставала сердиться жена.

Галина, послушав родителей, догадалась: мать стремится приобрести квартиру бывшего соседа еще и потому, что не хочет жить на одной лестничной площадке с понаехавшими грубыми «южанами». Ситуация щепетильная, конфликтная. Но и она сама вряд ли смогла бы согласиться иметь среди соседей жгучих и непредсказуемых кавказских парней. Лучше свои, пусть тоже хамоватые, склонные мусорить где попало, заваливающие подъезд и двери окурками, но все же они свои. Вменяемые. Отходчивые. С ними и поругаться не боязно, и наладить контакт не трудно. А с лицами кавказской национальности ей приходилось сталкиваться, и всегда они отличались непредсказуемостью, лукавством и излишней горячностью.

– Да чего там говорить, конечно, хорошего мало, когда ощущаешь себя в резервации, когда вокруг тебя чужаки, да еще и говорящие на языке шпаны, – высказала свою позицию Галя, поддержав тем самым длинный монолог матери.

– Шпаны и у нас, русских, хватает, – робко возразил отец. – Шпана у нас взращивается…

С языка Николая Степановича чуть не сорвалось слово «телевидение»… Именно этот «черный ящик» он считал фабрикой по размножению и взращиванию бездуховной и аморальной молодежи. Но от привычного своего обвинения в адрес телевидения он воздержался, так как сработал внутренний тормоз, появившийся у него после постоянных просьб старшей дочери Лизы – не критиковать место работы ее Валерика. Потому он после небольшой неловкой паузы решил назвать другого растлителя молодежи: