Иван Зорин - В социальных сетях

– Да, все зависит от точки зрения, – промямлил Олег Держикрач, вспомнив пациентку, которой посоветовал пересесть на велосипед. Однако такой радикальный взгляд на вещи пригвоздил его к стене. «Еще один Раскольников, – подумал он. – Зачем ему я? Пора выписывать».

– У каждого своя правда, – повернулся он к альбиносу с голубыми глазами.

– И своя выгода, – выстрелил ему в спину Никита Мозырь.

Преподаватель философии лежал с попыткой суицида. «Холост, детей нет, – сообщала его история болезни. – Жалобы на эмоциональную опустошенность и утрату вкуса». Сначала преподаватель философии пошел на поправку. Он легко вступал в беседу, называя свою попытку самоубийства ребячеством. «Нервы сдали, – краснел он. – Будто и не со мной было». Но в последнюю неделю ему стало хуже. Он отказывался от еды, и его держали на капельницах.

– Опять тарелка нетронута, – делано рассердился Олег Держикрач. – Так никогда не поправитесь.

– А зачем? Я не чувствую, что живу, может, почувствую, как умираю.

– Ну, вы же философ, – переменил тон Олег Держикрач. – Разве можно поддаваться настроению? Будьте стоиком!

Олег Держикрач бодрился, но, заглядывая в помутневшие васильковые глаза, думал, что его собственная тень давно не повторяет движений, а слова не отражают правды. Посидев с минуту, он поспешно встал, в дверях пожелал всем скорейшего выздоровления, нагнувшись, чтобы не задеть косяк, вышел. Вызвав в кабинет сестру, увеличил альбиносу дозу транквилизаторов.

– Скотская у меня работа, – жаловался он жене. – Кажется, уже столько лет, а привыкнуть все не могу. Может, не то избрал?

– Ну что ты, – успокаивала жена. – Ты же психиатр от Бога.

«Значит, профессия от дьявола», – добавил про себя Олег Держикрач.

Лето стояло невыносимо жаркое, окна в палатах держали открытыми, так что знойный воздух, как беглец, проникал сквозь решетки. День походил на день: в процедурной из рук медсестры получали таблетки, запивали водой, демонстрируя после язык, в столовой после ужина смотрели сериалы, а перед сном Никита Мозырь развлекал всех странными речами. Санджар Быхеев проходил комиссию на получение инвалидности, и он то и дело приставал к казаху.

– Ты вот, Санджар, инвалидности добиваешься, чтобы сесть на группу и жить на пенсию. Так не волнуйся – ее за одну веру в воскресение из мертвых дадут. А эпитафией что возьмешь? «Оки-чмоки, еще увидимся»?

Все ржали, но у казаха были крепкие нервы, и он лишь молча крестился на образок.

– Ты, Санджар, верно, и в Страшный суд веришь, – донимал его Никита Мозырь, – а я как представлю своих предков до семнадцатого колена воскресшими, так в дрожь бросает. Бородатые, немытые, за царя-батюшку лбы в церквях расшибали. Они от меня дальше, чем обезьяна…

– Ты что же, анархист? – не выдерживал казах.

– Еретик и смутьян. И мои же предки меня бы сожгли! Уж лучше произойти от обезьяны.

– Так и время было другое, думаешь, над нашим не посмеются? А судить будут каждого по своей мерке. Программе, по-твоему.

– Точно, когда воскресну, у меня с предками произойдет конфликт программ. Поэтому обезьянья для меня безопаснее, и вирусов нет – не заразишься.

– Выходит, вы Иван, не помнящий родства? – повернулся от стенки преподаватель философии. – И суда над собой не ждете? И оценивать себя не разрешаете?

Никита Мозырь вздохнул.

– Один человек на свете, и нет у него ни отца, ни матери, ни дедов, ни прадедов. А дети его, как перекати-поле: дунул ветер – и нет их. Ответ ему держать не перед кем, потому что нет у него ни заступника, ни судьи, кроме самого него.

– Да вы прямо малый пророк…

– Каков есть.

– Программа у него такая, – зло проворчал Санджар Быхеев и, прекращая дискуссию, выключил в палате свет.

Осень принесла с собой обострение, в больнице был наплыв, так что Олег Держикрач сбился с ног. В интернет-группе он теперь появлялся редко, решая, кому передать администраторство. Ему казалось, что группа выродилась, превратившись в сообщество анонимных маргиналов. «На работе хватает, – думал он. – Черт-те что обсуждают, превратив группу в клуб знакомств». Сообщения Модеста Одинарова отправляли с компьютера Ульяны Гроховец, IP-адреса совпадали, и Олег Держикрач сделал неправильный вывод. В болезнь Модеста Одинарова он не поверил – приговоренные так себя не ведут. Олег Держикрач был опытным психиатром. Не поверил он и Раскольникову: мало ли сопляков насмотрелись гангстерских фильмов, и история заказного убийства выглядела в его глазах неубедительно. Вынося на голосование вопрос об исключении Раскольникова, Олег Держикрач ставил эксперимент, ему была интересна реакция группы, он гадал, какое решение примут ее члены. Едва сдерживая усмешку, он видел, что все клюнули на выдумку Раскольникова, видел испуг, в котором не было сострадания, и относился к ним как к паукам, которых рассматривал в банке. Олег Держикрач был хорошим психиатром. Все люди были для него пациентами, а к ним он относился как к подопытным кроликам еще с университетской скамьи, когда собирал материал для диссертации.

Осень пришла неожиданно, как почтальон, стучавший дважды, обрушив дожди и шквалистый ветер, так что в больнице пришлось раньше срока закрывать ставни. В палате № 6 не стихали монологи Никиты Мозыря.

– Что такое религия? Самовнушение, гипноз. А ее объектом может быть кто угодно. Вон, женщины в детей уходят, в любовь… – Он глубоко вздохнул. – А когда любовь проходит, становятся богомолками, программа-то в обоих случаях одна…

– А я во Христа верую! – просветлел вдруг Санджар Быхеев.

– А до него в Ра бы верил или в Зевса. А будь индусом – в переселение душ. А завтра станут в чудо заморское верить, и ты за компанию.

Замотав головой, Санджар Быхеев трижды перекрестился.

– Будешь, будешь, никуда не денешься, свою программу не обманешь.

Преподаватель философии поднял голову, подперев ладонью.

мрачно продекламировал он, смотря на всех безумными глазами. И вдруг дико расхохотался, так что стоявший под дверью Олег Держикрач вздрогнул.

«Главное – верить, а во что – не имеет значения», – думал тот, слушая монолог Никиты Мозыря, но теперь посчитал нужным вмешаться, плечом толкнув дверь:

– Нуте-с, как себя чувствуем?

– Прекрасно, – ответил за всех ровным голосом преподаватель философии. – Будто студент-первокурсник, обратившийся в слух. Только вот лектор у нас – хоть вешайся.

– Тогда оставим в стороне высокие материи и перейдем к вещам прозаическим – стол, стул, лекарства.

Олег Держикрач натянул одну из своих выработанных за жизнь улыбок и сел на кровать Санжара Быхеева слушать его жалобы.