Элиз Вюрм - Красное платье

– Спасибо.

Мэй посмотрела на эту красивую женщину. Сама не зная почему, она не посмотрела на Океаноса – она этого хотела, но…

– «Солдада», – Вдруг прозвучал его голос. – В португальском языке есть такое слово…

Мэй посмотрела на него.

– Это состояние, которое испытывает человек – цитирую: «вот уже три месяца пребывающий на колеблющейся палубе корабля, когда родной берег остался так далеко позади, что вернуться туда уже невозможно (для этого попросту не хватит запасов воды и продовольствия); а в существование какого-то иного берега уже невозможно поверить (потому что пропал весёлый энтузиазм, охватывающий странника в начале пути) и есть «солдада». Но нет, это ещё не всё.

Устав болтаться между прошлым и полной неизвестностью (вместо привычного «между прошлым и будущим»), путешественник начинает испытывать ненависть к своим спутникам – без причины и даже без повода. Но он терпит, стиснув зубы, и не затевает свару, потому что знает: корабль сейчас подобен пороховой бочке и никто не пожелает стать безумцем, высекающим искры. И ещё он знает, что стоит ногам оказаться на твёрдой земле, и всё пройдёт: ненавистные чужаки снова покажутся ему добрыми товарищами по странствию в пленительную неизвестность. Поэтому на корабле воцаряется напряжённое, противоестественное дружелюбие, больше всего похожее на дрянную репетицию в самодеятельном театре. Можно было бы сказать, что это и есть «солдада», но это ещё не всё.

Родные и близкие, оставшиеся дома, постепенно начинают казаться страннику самыми совершенными, идеальными, чудесными существами. Все ссоры забываются, а незначительные мгновения тихого домашнего счастья, вроде бы не несущие мощного эмоционального заряда, кажутся ему райским блаженством. Постепенно путешественник перестаёт верить, что его близкие существуют на самом деле, он понимает, что они вовсе не живые, реальные люди, а ангелы, привидевшиеся ему во время ненадёжного предрассветного сна, и поэтому воспоминания столь обманчиво похожи на реальность, хотя… не так уж и похожи. Путешественник понимает, что никогда больше не сможет оказаться рядом с ними (не потому, что не верит в благополучный исход путешествия, а потому, что понимает: этих людей никогда не было, он их придумал, а значит – всё безнадёжно!). И он вынужден смириться с этим знанием. Можно было бы сказать, что это и есть «солдада», но и это ещё не всё…

Дело в том, что друзья и родные путешественника, те, кто остался дома, отлично знают о чувствах, которые он испытывает. Они искренне сопереживают ему, но прекрасно понимают, что ничем не могут помочь: им остаётся только ждать, а всё остальное в руках Провидения. И ещё… ещё они знают, что из путешествия к ним вернётся (если вернётся) совсем другой человек, и он будет не слишком похож на того, которого они проводили. Скорее, совсем не похож. Но они всё равно ждут.

Всё это вместе и есть «солдада». Мост между тем, кто доверился ненадёжному тёмному морю, и теми, кто остался дома. Мост между людьми, которые расстались навсегда – чем бы ни закончилось путешествие. Самая светлая и самая сокрушительная разновидность тоски»…

Он заглянул ей в глаза.

– Как хорошо, как прекрасно, не знать, что мы уже расстались, с теми, с кем еще не расстались!

Мэй смотрела на него, смотрела.

– Давайте обедать! – Сказал Океанос, обращаясь ко всем сразу.

Он улыбнулся, мужчина в белой сорочке и жилете – на этот раз уголь и серебро.

Мэй рассеяно подумала, сколько их у него, этих элегантных и стильных жилетов???

Палома стоящая рядом с ней, вдохнула, и в этом вздохе прозвучало восхищение и очарование.

Мэй посмотрела на нее, она, что не дышала?!

– Ты едешь завтра в Рим? – Спросила Сильвия, Океаноса.

– Да, с утра.

– Я с тобой!

Девушка улыбнулась ему.

Мэй почувствовала… легкую пустоту в груди. Удивилась, смутилась. Что это? Тоска? Она, что… не хочет, чтобы он уезжал?!

Мэй испугалась, и растерялась.

– Папа, ты уедешь на несколько дней? – Спросил отца, Томазо.

– Пока не знаю, малыш.

Мэй попробовала «Мясо в шоколаде»…

– Это блюдо дословно называется «Говядина в шоколадном моле», – Сказал ей Океанос.

«Моле» это пряные (и острые) соусы в мексиканской кухне.

– Вы умеете готовить? – Спросила его, она.

– Умею и люблю, – Весело сказал ей он.

Готовить как жить – многие умеют, но не любят! А я и умею и люблю!

Океанос заглянул ей в глаза.

– Говорят, самая искренняя любовь, это любовь к еде…

Мэй улыбнулась, ей это понравилось.

– Папа ты приготовишь мне блинчики перед тем как уедешь в часть?

Они посмотрели на мальчика.

– Обязательно. – Улыбнулся ему Океанос.

Томазо заулыбался, довольный.

– Спасибо, папа!

– В часть? – Спросила Мэй, Океаноса.

Вы военный?

– Я служу в специальном подразделении карабинеров – в военной полиции. Я военный юрист и переводчик.

Она, конечно же, удивилась.

– Извините меня, Океанос, но… сколько вам лет?

– Мне 33 года, в июле будет 34.

Позже, оставшись одна, Мэй думала об Океаносе и Томазо.

Когда все пообедали, она помогла Паломе убрать со стола – она посмотрела на нее с удивлением, граничащим с изумлением, красавица брюнетка.

– Завтра я уйду на Милонгу, вы накормите Cenizas?

Мэй не поняла ее.

– Ах, – Рассмеялась молодая женщина. – Это кот Океаноса – Пепел.

Они вошли в кухню.

– Он сказал мне, что подобрал его на улице, но это прозвучало так, словно это кот подобрал его.

Мэй улыбнулась.

– Когда вы увидите рыже-белого кота, у которого одно ухо стоит, а другое упало, это Пепел!

Кухня была большой, простой и красивой.

– У него недовольный вид, и он мяукает так хрипло, словно с похмелья! – Продолжала Палома.

Мэй засмеялась.

– У него уличный характер, это уже не изменишь, с ним не стоит расслабляться, он может цапнуть.

Они поставили посуду в мойку.

– Он был так добр ко мне, что я подумала, что он ненормальный…

Палома посмотрела на нее, ей в глаза.

– Вы когда-нибудь встречали такого человека?

Мэй вспомнила Астона и его порядочность.

Она вдруг поняла, почему не могла никого полюбить их было не за что любить!

Говорят, если любишь за что-то, то, это уже не любовь. Но она так не думает. Если ты любишь мужчину, и не знаешь за что, это… не любовь, скажем так.

– Встречала. – Сказала Мэй, Паломе.

– Вы так говорите, словно понимаете свое счастье…

– Я понимаю!

Палома посмотрела на нее с нежностью.

– И от этого понимания еще больнее, не так ли!?

– Дамы…

В кухню вошел Океанос.

– Знаю, что вы тут говорите обо мне, но я так хочу кофе…

Он лукаво заулыбался.

– Мы говорили о Cenizas.

Палома тоже заулыбалась.

– Кстати, расскажи Мэй, почему ты так назвал его.