Наталия Терентьева - Маримба!

Вот вопрос – кого приглашать? Ведь не всех, кто мне был близок, я бы хотела сегодня видеть… Например, первый муж. Нет, это ошибка юности. Лучше не представлять, каким он стал, мне страшно. Я знаю, что он спился. И мне неприятно было бы узнать в этом человеке того, кого я пусть недолго, но любила. Или думала, что любила. Что-то чувствовала, не понимала, как назвать, и называла – «любовь».

Я бы пригласила лучших подруг. Надо всех вспомнить, никого не забыть. Они бы впервые увидели друг друга, удивились бы, какие они разные…

Мои размышления прервал сигнал скайпа. Я повернула компьютер так, чтобы Катька, не дай бог, не увидела кукол.

– Мам… – Дочка встревоженно вглядывалась с экрана в мое лицо. – У тебя все хорошо?

– Все отлично! – ответила я своей обычной формулой.

– А на самом деле?

– И на самом деле – хорошо.

– Что ты делаешь?

– Я? Я… Собираюсь пить чай.

– С кем?

– С кем?.. С кем… Да ни с кем!

– А что ты тогда так подозрительно оглядываешься?

– Вот, смотрю, порядок ли у меня…

– Мам! Ну хочешь, я сяду сейчас на самолет и прилечу? Только я прилечу уже ночью…

– Ты что! Не вздумай! Такие деньги выбрасывать, маяться в самолете – ради чего? Нет, что ты, у меня все хорошо! Правда!

– А… Ну ладно.

– Почему ты не спишь?

– Я поспала уже, мам, не переживай. Не спится… Знаешь, кстати, кого я тут встретила, все никак тебе не скажу…

– Да?

– Помнишь, я влюблена была маленькая… Долго так… Переживала сильно…

– Цепеллин? Литовский принц?

– А-а-а! – засмеялась Катька. – Помнишь!

– Ну а о ком ты еще переживала… И что, он тоже в Голливуде?

– М-м-м… Не совсем… Играет в клубе…

– В ресторане?

– Как сказать… Называется клуб, там каждый вечер живая музыка, и кухня хорошая… Ну да, вроде ресторана. «Три павлина».

– На чем играет? На маримбе?

– Да нет, на ударных, он же «бугнининкас», ударник…

– Подошла к нему?

– Нет… Он… изменился. Я даже не узнала его сразу.

– Полысел, потолстел?

– Откуда ты знаешь?

– Да уж знаю! Это видно было еще тогда… А это точно он? Может, похож просто?

– Мам… – Катька вздохнула. – Точно.

– Пойдешь еще в тот клуб?

– Вряд ли, мам. Мне жаль, что я его увидела, лучше бы воспоминание хорошее осталось. Он же красивый такой был…

– Да, вот я и говорю – пусть все запомнятся такими, какими были, когда мы их любили и дружили с ними. К чему сейчас встречаться совсем с другими людьми, все правильно…

– Мам, ты о чем?

– А? Нет, это я так… Ляг поспи еще, а, Катюнь? У тебя же четыре утра…

– Уже пять, мам. Американские фермеры уже коров доят.

– Ты видишь из окна фермеров?

– Нет. Я на тридцать седьмом этаже живу, мам.

– Спи, не звони больше. У тебя важная встреча, нужно выглядеть, соображать…

Катька улыбнулась.

– Катюнь, ведь главное, что ты мне так улыбаешься, а не то, что ты далеко. Ты далеко и – близко.

Катька помолчала, похлопала глазами, поулыбалась еще и, успокоенная, отключилась.

Так, Катьку спать вроде уложили… Можно вернуться к гостям.

Подруги… Школьные – две. Одна маленькая, беленькая, кудрявая, всегда смеялась, и я часто не могла понять, что она на самом деле думает и чувствует. С Таней мы поступили на один факультет. Я страшно удивилась, увидев ее первого сентября среди студентов. Ведь на истфак в МГУ брали только самых лучших, со всей страны, тогда еще безграничной, из разных республик, конкурс был пятьдесят человек на место. Как могла Таня, которая училась средне, тоже пройти? И, главное, зачем? На курсе у нее образовалась своя компания, более веселых ребят, чем была я в то время, да и в любое, и мы больше не дружили.

Другая – крупная, тяжеловатая Мира, с внимательными небольшими глазами, смотрящими сквозь очки с толстыми линзами. Всегда с обидой, всегда с укором. Я ее не очень любила. Не очень любила ее настойчивую дружбу, охраняла свой мир. И она на меня обижалась. Дружила и обижалась. Ждала большего. Потом уехала в Америку работать и там осталась, стала с годами внешне похожа на американку – подчеркнуто позитивная, энергичная, равнодушно-приветливая. Я попыталась общаться в Сети. Нет, не получается, иная реальность. Где новая, американская Мира, а где я. На разных планетах.

Я выбрала двух самых непохожих кукол и посадила рядом. Да похожи, все равно похожи, как только Катька их не путала… Вот эта будет Мира, а эта – Таня.

Еще кто? Это ведь не все подруги, дальше – юность и то, что было после нее. Как бы сделать так, чтобы вспоминать только дружбу, а не то, чем она закончилась? Как смеялись, делились секретами, как помогали друг другу, сочувствовали, как искали подарки в годы, когда купить что-то было сложно. Нет, невозможно отделить в воспоминаниях хорошее от плохого. Невозможно забыть, почему разошлись.

Лиза, полная, милая, с неправдоподобно синими огромными глазами, тонкими чертами лица. Лиза была мягкая по манере и волевая. Часто сбивала с толку тех, кто не знал, что шесть дней в неделю она встает в пять утра и едет из Подмосковья в университет на Воробьевых – тогда еще Ленинских – горах, а вечером возвращается домой. И отлично учится при этом. Лиза была подружкой на моей первой свадьбе. Как я радовалась, когда нашла ее много лет спустя! Лиза забыла редкие языки, которые учила в университете, и стала риелтором. Правдами и неправдами продает и перепродает участки и дачи под Москвой. Суетно, хлопотно, иногда опасно, но гораздо выгоднее, чем переводить сербские народные сказки. Когда вышел фильм по одной из моих книг, Лиза, в числе других приятельниц, тоже позвонила мне.

– Ой, слушай, никак не могла до тебя дозвониться вчера! Связи, что ли, не было…

– Да, я не в Москве.

– А-а… Но я очень хотела дозвониться! Обязательно! Хотела тебе сказать – какое же дерьмо фильм, а! Я книгу твою не читала, но фильм – просто жуть! Дерьмо, одним словом!

– Спасибо…

– А ты согласна со мной? И актеры, и вся эта линия с дочкой – ну маразм просто, ты сама-то видишь? Бред, кто это только смотрит, такой маразм, убожество…

Вот так как-то и оборвалась наша дружба. Наверно, она оборвалась гораздо раньше, только я этого не знала.

Я посадила большую, толстую куклу с шикарной косой.

– Будешь Лизой, – сказала я ей. – Конечно, волос на самом деле у тебя никогда таких не было. А так – похожа. Ты знаешь три европейских языка, один редкий, имей в виду. Ты сильно поправилась с годами, набрала больше ста килограммов, очень переживаешь из-за этого, но замужем. Мужа часто упоминаешь в разговорах, но кем он работает, не говоришь. Из чего я делаю вывод, что гордиться нечем. У тебя есть слово-сорняк, милое, теплое, ты так симпатично его выговариваешь, мягко-мягко. «Понятно?» – к месту и не к месту спрашиваешь ты. Когда я услышала твое «понятно» спустя столько лет, на меня как будто пахну́ло юностью, нашими бесконечными беседами, невероятно взрослыми, запутанными, волнующими, долгими прогулками по зеленой, малолюдной – тогда – Москве… «Фильм – дерьмо, понятно? – сказала ты. – История, которую ты написала о себе, по крайней мере, что-то точно брала прямо из своей души, – убожество. Понятно?» Понятно, что ж тут непонятного.