Наталия Терентьева - Маримба!

Я проснулась слишком рано. Рано-рано. Еще не взошло солнце. В таких случаях, когда меня будят мысли, как правило, не самые приятные, я говорю сама себе: «Спать очень полезно! Ооочень! Надо поспать! Ну хотя бы подремать! Это гораздо лучше, чем сидеть у компьютера, пить кофе ни свет ни заря… Подремать…» И бывает, от таких уговоров засыпаю. Сейчас сон ушел окончательно. Ну что, подумала я, значит, мой день рождения, пятидесятый, будет на три часа дольше. Это же здорово!

Я встала, сделала, как обычно, зарядку, приняла контрастный душ. Зажгла свет во всей квартире, тихонько включила музыку и тут же ее выключила, как только в случайном поиске певица Пелагея завела «Босанову». «Мама… Я поеду к маме…» Мы всё слушали и слушали эту песню, когда Катька была маленькая. С трудом вставали в семь утра в школу, под приятный, чуть грустный мотив, нежный упругий голос Пелагеи, пока Катька однажды не сказала: «Мам, а ты понимаешь, что ее мама умерла?» – «Почему?» – удивилась я. «А ты послушай!» Я послушала. И больше мы эту песню утром перед школой не включали.

Нет, так не годится. Я походила-походила по квартире. И легла обратно. К своему удивлению и радости, уснула и проснулась в девять, бодрая, выспавшаяся, вполне довольная жизнью. Я не сразу вспомнила про юбилей. А вспомнив, улыбнулась. Ведь я в свой юбилей не в больнице, не на кладбище, не в тюрьме. У меня нет пьющего мужа. У меня даже ничего не болит! Ни голова, ни сердце, ни живот, ни суставы! У меня сорок четвертый размер одежды, несколько седых волос, зубы почти все свои. Я вижу так же, как в четырнадцать лет, когда у меня резко испортилось зрение, даже чуть лучше. Вблизи – хорошо, вдали – расплывчато. Иногда это очень удобно. Люди кажутся красивее. Не замечаешь неприязненных взглядов. Вообще ничего лишнего не видишь. Все так сглажено, обтекаемо… У меня двенадцать изданных книг, или тринадцать, или четырнадцать… Надо, в конце концов, посчитать, сколько. Я – автор огромного учебника по английскому языку. Его переиздают, по нему учатся люди. Я придумала свою очень оригинальную систему обучения языку, она работает… У меня дочь – умница-красавица, и даже Америка, дурацкая, спесивая, наглая, равнодушная Америка признала это. Что еще нужно для счастья? Посмею ли я сказать, что в день рождения у меня если что и болит, так это душа?

Я посмела. Я прошла по своей большой чистой квартире, уставленной горшками с чудесными редкими цветами, книгами, посмотрелась в зеркала. И посмела сказать: «Да, что я буду врать, у меня болит душа. Не то чтобы разрывается, а болит». Почему? Потому что я одна. Потому что я не увижу никого, кого бы хотела видеть в свой день рождения. А если… Мне пришла в голову отличная мысль. Странная. Да, очень странная. Но, наверно, не страннее, чем вся моя жизнь. Да, пожалуй, я так и сделаю.

Звонил телефон, несколько раз. Звонила тетя из Белгорода, потом мамина подруга, которая помнит меня смущенной крепенькой девочкой, бегающей во дворе, которая хорошо ведет себя в гостях – молчит, слушает, все съедает с удовольствием… Позвонила по скайпу Катька, я попросила ее побыстрее лечь спать – у нее же ночь. Она сообщила, что скорей всего остается в Америке еще на полгода. Вот и хорошо, вот и отлично… Я просмотрела почту. Несколько поздравлений в «Одноклассниках», «Фейсбуке» – приятно, приятно… Людям приходит автоматическое извещение, что у меня сегодня день рождения, и они пишут «Поздравляю!», нажимают пальцем клавишу, и у меня на странице появляется букетик цветов… Хорошо, приятно… Я ведь люблю цветы…

Я понимала – то, что я придумала, смахивает на сумасшествие. Но… Это не так. И не потому что любой сумасшедший будет отрицать, что у него плохо с головой. Нет, я сознательно это делала. Потому что… просто, наверное, по-другому не могла.

Для осуществления своей идеи мне пришлось залезть на антресоли, достать чемодан со старыми вещами. И коробку с Катькиными игрушками. Как давно я не видела этих кукол, этого мягкого мишку с золотистой шерсткой… Кажется, я дарила его Катьке на второй день рождения, как она его любила! А вот кукла, чем-то похожая на меня, тряпичная, большая, ее подарил Катьке Данилевский лет в десять.

Егор позвонил ближе к обеду.

– Ну, поздравляю! Желаю… И вообще!

– Спасибо!

– Как настроение? Бодрое?

– Отличное!

– Катя звонила?

– Конечно, у нее все получилось, она остается еще на полгода.

– Грустишь по этому поводу?

Данилевский когда-то давно, когда я с ним мучительно расставалась, придумал для собственного спокойствия, что я люблю грустить по любому поводу – просто иной он меня не видел в течение нескольких лет. Потом, когда я перестала о нем тосковать, он сказал: «Ну вот видишь, чему-то я тебя научил! А то все нос повесишь, под очками слезы… А надо проснуться – и искать повод для радости!» В чем-то он прав. Тем более что повод для печали бывает одновременно поводом для радости. Данилевского нет рядом, зато меня никто не обманывает. Катька в Америке, зато Катька – в Америке!

– Не грущу, но…

– Ты жила в другую эпоху. Тебе не понять.

– Я постараюсь.

– Что собираешься делать?

– Я… У меня будут гости.

– Гости это хорошо… Сильно не напивайтесь!

– Да я же практически не пью, ты знаешь.

– Так и гостям не наливай. Ну все, пока, мне звонят!

– Пока…

Чтобы собрать моих гостей, понадобилось около часа. Сама я решила слишком не наряжаться, но переоделась – все ж таки праздник.

Я рассудила так: мертвым поставлю портреты на стол, живых посажу напротив, отдельно, на каждого живого – по Катькиной кукле. Вместо своего брата посажу мишку, любимого Катькиного мишку. Я долго думала, приглашать ли мне Данилевского и Катьку… Стоит ли им участвовать в таком странном мероприятии?

Катьку в результате решила не беспокоить, она очень чувствительная девочка, для квантов расстояний нет – совершенно все равно, где ты – в Америке или на соседней улице. Когда беспокоюсь я, беспокоится она и наоборот, чаще наоборот, и это правильно. А вот Данилевского – посадила. У Катьки была такая кукла – голливудский фермер, с большими кулаками, темной кожей, мало похожий на Данилевского. Но в Катькиных играх он всегда был главным героем, его любили все куклы.

Интересно, заглянул бы ко мне Данилевский на чаек, знай он, что я в полном одиночестве праздную свой день рождения? Вряд ли. А если бы знал, что я рассажу всех своих близких и уже не близких, живых и мертвых, и буду с ними беседовать? Может, и приехал бы. Но я ему об этом не скажу.

Придумать-то я придумала. Но вот когда рассадила кукол и поставила портреты… Мне стало как-то не по себе. Я вернулась к своей первоначальной мысли. Если бы они, те, кто сейчас смотрит на меня с портретов, были живы, ведь они обязательно пришли бы ко мне на юбилей? Пришли бы. И сказали бы добрые слова. А если бы те, вместо кого сидят куклы на стульях, не обиделись бы когда-то на меня или я бы не обиделась смертельно на них, они бы тоже обязательно пришли.