Дмитрий Новиков - В сетях Твоих

– Не, осенью поздно. Я сейчас начать хочу, чтоб до зимы под крышу успеть. И цена великовата, – я-то знал уже, что восемьсот – такая цена есть.

– Побойся Бога, восемьсот. Давай так – тыща двести и доставка – сто.

– Доставка – километр на тракторе протащить. Не по-взрослому, Витя! Девятьсот!

– Тыща сто и доставка!

– Витя, тысяча, больше не дам!

– Ладно, – внезапно сдался Витя и как-то слегка погрустнел. – Сколько нужно?

– Ну не знаю, чтоб на дом хватило. Посоветуй.

– Кубов сорок-пятьдесят уйдет у тебя. Завтра приезжай – пойдем в лес, посмотрим, выберем. Хорошая сосна там!

– А как считать?

Витя улыбнулся моему невежеству:

– Хлыстами буду таскать. На месте кубатурим. Рассчитываешься. Мало будет – еще подтащу. Только чур – вершинки тоже считаем.

Я почувствовал здесь очередной подвох, но радость от сделки переполняла, спорить больше не хотелось.

– Ладно, и вершинки тоже.

– Да ты не бойся, – вступил до сих пор старательно, чтобы не сбить чужой торг, молчавший Толя. – Тебе вершинки и на стойки, и на стропила пойдут. Все уйдет, еще и мало будет.

– Д-а-а, тебе-то повезло, – часто-часто приходится слышать от унылых доброжелателей, стоит лишь затеять какое-то дело, стоит лишь путем трудов, безумных порой усилий добиться какой-нибудь малости. Слышать, а потом и отбиваться, отбрыкиваться от цепких взглядов, которые так и норовят забраться в самый укромный уголок того, что ты делаешь, в самую суть его, в самую душу. Помню, человек с чудесной фамилией Хондрыгин после издания первой моей книжки затянул сладким голоском извечное: «Да-а-а, тебе-то повезло». И стал выспрашивать, за какое время написал, сколько получил да как задумал. В глазах его – неприкрыто хитрые искорки, он явно примерял на себя материальную составляющую писательской судьбы. Друг его, Халявин, сидел, впрочем, безразлично и молча.

Не знаю – по мне так «повезло» всегда было крепкой кирпичной стеной, в одну точку которой постоянно и отчаянно, в кровь ссаживая пальцы, лупишь молотком. Сначала в стене появляется выбоинка, потом отверстие, потом стена может рухнуть. Вот это называется – «повезло». Ты занят своим делом и стараешься не бросать завистливых взглядов на людей, вовсю молотящих вокруг. Взгляду своему трудно иногда приказать, тогда ты его увещеваешь. – Д-а-а, тебе-то повезло, – тянули многие, когда я, неизвестно от какой бодрости, принимался вдруг рассказывать про землю и про лес.

– Витя, спасибо – выручил, давай обмоем! – Я был преисполнен радостного благорасположения к новому приятелю. А чувство это не может быть засушливым.

– Не, ты что, я не пью.

Я был искренне удивлен. Опять в деревне человек не пьет? Совсем? Да после трудов праведных, тяжелых.

– Не, раньше пил. А потом за ружье хватался, чуть что. Испугался сам. И гуляешь если – ни тебе работы, ничего. Так всю жизнь прогулять можно. Приезжай лучше завтра, в баньке попаримся.

– Дедушко, – раздалось от забора. – А дедушко.

Возле забора качались две тени, полулюди-полудухи.

– А, явились, – Витя не выглядел обрадованным, – Власовы-братья. Но кстати, тебе понадобиться могут. Деревья корить да мох рвать. Пойдем, поговорим. Только смотри – вперед никаких денег не давай. Никогда. Бессмысленно. Такой уж люд.

– Здравствуй, дедушко, – старшему брату на вид казалось далеко за пятьдесят, реально не было сорока. Испитое, синее лицо, синяки под глазами, морщины. Лицо – дряблый комочек. Второй брат выглядел посвежее, но свои двадцать семь прожил полторажды.

– Дедушко, помогай, – протянул первый трясущуюся руку Вите. Тот ее игнорировал.

– Надо чего?

– Дай на опохмел десятку.

– Да ты сам мне дай, – Витя недовольно засопел.

– Ну я уж где возьму, да и тебе зачем? А ты мне дай, дедушко.

– Не, ты ж меня знаешь, на жалость не возьмешь.

– Дедушко, дедушко, – принялся канючить тот, но сам уже хитро поглядывал на меня.

– Вот лучше с человеком поговори, дом будет строить на Толькином участке бывшем, – Витя переложил тяжесть беседы на меня. – Дак помочь нужно будет, бревна корить там.

– О, это мы поможем, – ожил и второй брат, – очень с удовольствием поможем. Когда приступать?

– Да я не знаю еще, вот Витя лес начнет таскать.

Витя распрощался, спешил косить осеннюю подросшую траву – отаву. А я сразу стал дедушкой братьев Власовых.

– Дедушко, ну мы тебе все сделаем. Дай только пятьдесят рублей авансом. Мы тебе и мха нарвем на целый дом. Его мало теперь, мха-то. Совсем свели. А мы знаем где. Дай пятьдесят рублей.

Вообще я начинал любить свою землю. Это было старое, давно забытое чувство. Забытое всей страной. Мучительно ею вспоминаемое. Мучительно, за предков, вспоминаемое и мной. Огромная поляна на самом берегу. Озеро узкое – в километр, но длинное – километров одиннадцать. На том берегу – смешанный лес, и сладким темно-зеленым отдохновением радует глаз сосновая хвоя посреди разнузданного буйства осенних лиственных красок – начиная от лимонно-желтого, через все оттенки алого, оранжевого, красного – до целительной накипи бордового. В солнечную погоду озеро нереально синее, будто неизбывная печаль, глубину которой не может разогнать ни игра солнечной мелюзги на поверхности, ни ласковая шалость набежавших порывов светлого ветра. Сама поляна заросла таким густым разнотравьем, что ноги с трудом прорываются сквозь него. Населена несметными полчищами насекомых, птиц, мышей, кротов, лягушек – и все это пищит, прыгает, живет. Иногда краем глаза – и не хочется в это верить – замечаешь извилистое быстрое движение в траве. Над всей красой распахнуто небо – ворота в неизречимый рай. Я прихожу – и душа начинает петь, сначала тихо, сиротливой свирелькой прожившего в мире старика с синими глазами, потом все громче, бравурнее – и вот уже целый оркестр гремит внутри, и духовые божьего духа соседствуют с пустотной поступью осатаневшего фавна. Я люблю…

Дорога, которая ведет от деревни к моей земле, пробегает мимо нее и вдоль берега озера извивается, волнуясь, еще пять километров. Местные рассказали – там была богатая деревня Плекка, была издавна. Потом раскулачена, разорена, одни фундаменты, заросшие малиной, греют на солнце приползших туда позже змей. В лесу, сквозь который бежит дорога, полно больших полян – то были раньше крестьянские поля. Камни с них вручную вытасканы и лежат по краям огромными замшелыми кучами. Старый труд, порушенный ни за что. Еще в лесу есть канавы, тоже прорытые предками – осушали вручную болота, без всяких криков и лозунгов. Еще есть болота большие, бывшие озера – рыбные нерестилища, загубленные поклонниками планов мирового переустройств. Рыбы в озере теперь немного, раньше ею откармливали свиней. И посреди всего этого – моя земля. Маленький кусок, посреди мудрого древнего, оголтелого прошлого, шаткого настоящего и непонятного будущего. И как же не любить ее?!