Юрий Коротков - Девятая рота (сборник)

Воробей обернулся, попытался изобразить бесшабашную улыбку.

– Не вернусь – напишите: пал смертью храбрых! Пусть улицу назовут!

– Ага, Пернатый переулок. Давай по-шустрому, время идет!

Пацаны присели, прикурили друг у друга.

– А бздиловато немного, а, пацаны? – сказал кто-то из перваков. – Если уж честно-то, без понтов…

Повисла долгая пауза, пацаны смотрели в стороны, избегая глазами друг друга.

– Да ладно… не всех же… – откликнулся другой.

– Да нет, если сразу – не страшно. Хуже всего, если покалечит… Я в Ташкенте в госпитале был. Лежат пацаны, палата целая, а каждый – на полкойки, что осталось…

– У нас во дворе парень вернулся. Сам целый, только осколком мочевой пузырь перебило. Так у него трубка прямо из живота, а к ноге банка привязана. Самогонщиком прозвали…

– Да ладно, кончай! Чего ехал тогда, если очко играет? Дома сидел бы или в стройбате кирпичи таскал!.. Чо там Воробей твой – заснул или стихи ей читает?

– Дай гляну. – Ряба приподнялся было, но в этот момент выскочил Воробей и, не разбирая дороги, наступая на ноги и на разложенную еду, кинулся к дверям.

– Эй, погоди… Вовка, ты чего? – Лютый перехватил его.

– Скоты! – всхлипывая, закричал Воробей. – Скоты! Вы все, поняли! – Он вырвался и забарабанил кулаками в дверь. – Открывай!

– Воробей, ты что? Да брось ты. – Лютый попытался его обнять. – Ну, не получилось – с кем не бывает!

– Это вы, как животные! – срывающимся голосом кричал Воробей в истерике. – С кем угодно, где угодно, все равно! А я не могу так, понимаешь, не могу!

Часовой наконец открыл дверь, и Воробей выскочил наружу.

– Я ж как лучше хотел, – обернувшись к своим, растерянно развел руками Лютый.

– Да, обломался пацан, – философски заметил кто-то.

Джоконда лежал на раскинутых в несколько слоев палатках, подперев голову ладонью. Расширенными зрачками с тихой восторженной улыбкой он смотрел на Белоснежку. Голая девчонка сидела среди мужиков, подобрав одну ногу под себя, торопливо, жадно ела печенье, запивая из бутылки. Крошки налипли на распухших красных губах. Кто-то потянул ее за руку – она капризно оттолкнула его коленом.

– Отвали, я сказала! Говорю – устала!

Мокрая с головы до ног от своего и чужого пота, с мокрыми насквозь каштановыми волосами, разметавшимися по лицу, с живыми сверкающими ярко-карими глазами, пьяная от самогона и минутной власти над толпой сильных мужиков, покорно лежащих, как стая псов, вокруг нее и терпеливо ждущих приказа, – она была необыкновенно красива. Сразу несколько рук обвивали ее грудь, живот и плечи – и сквозь грубые, корявые мужицкие руки со вздувшимися венами ее тело, казалось, излучало свет в темном пространстве.

Она почувствовала взгляд, обернулась.

– Чо уставился?

Джоконда по-прежнему с восторгом, подробно разглядывал ее.

– Тебе когда-нибудь говорили… что ты очень красивая?.. – медленно, без выражения сказал он.

Девчонка от неожиданности фыркнула крошками с губ.

– Влюбился, что ли?

– Влюбился – женись! – захохотал Ряба. – А мы к тебе в гости ходить будем!

– Ты должна это знать. Ты очень красивая, – так же медленно повторил Джоконда.

Девчонка быстро, настороженно оглянулась на мужиков – не издевка ли.

– Он чо, придурок?

– Нет, художник.

– Киприда, из моря выходящая… – сказал Джоконда.

– Совсем обкурился, – ухмыльнулся Стас.

– Кто-кто? – не понял Чугун.

– Богиня красоты… Море смывает все грехи… Вечно непорочная блудница…

– Богиня! – заорал вдруг Лютый. Он рухнул перед Белоснежкой на колени и уткнулся головой ей в ноги. – Молитесь! Молитесь, уроды! – Он за шею пригнул Чугуна и Рябу вниз, остальные тоже радостно попадали на колени, отбивая шутовские поклоны. Белоснежка хохотала, отталкивая их пятками. Потом кто-то обхватил ее и повалил на брезент.

Джоконда повернулся на спину, затянулся, с той же восторженной улыбкой глядя на медленно уплывающий вверх легкий дым.

– Товарищ сержант! Вы такой… такой… – из последних сил ворочал Воробей заплетающимся языком. – Вы самый лучший! Вы… вы сами не знаете, какой вы!.. Вы для меня – все!.. Нет, честно! Вы не смейтесь, товарищ сержант! Вы даже престать… представить себе не можете, что вы для меня сделали!.. У меня девушка есть, Оля… – Воробей полез в один карман, потом в другой, наконец выудил фотографию. – Вот… Я только ее люблю и вас! Я вас так люблю, товарищ сержант! Можно… я вас обниму?.. – Он от избытка чувств облапил неподвижного Дыгало. Тот сидел в своей каморке, откинувшись в кресле с мундштуком кальяна в руке, с обвисшими губами, уставившись на свой парадный портрет на стене расширенными во все глаза зрачками, ничего не видя и не слыша вокруг…

В серой предрассветной мгле десантники в новой камуфляжной форме-«песчанке», в броне и подвесках с боеприпасами выстроились около самолета. Дыгало подошел к своему отделению. Молча, с каменным лицом смотрел в глаза, коротко обнимал, хлопал по плечу и шагал к следующему. Лютый, Чугун, Джоконда, Стас… Обняв замыкающего строй Воробья, так же молча повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь.

В две колонны десант поднимался по кормовому трапу. Гулко грохоча тяжелыми ботинками, пробегали в темную глубину самолета и садились на металлический пол «елочкой» – между раскинутых ног предыдущего, обняв за плечи следующего, лицом к кормовому люку. Наконец последние заняли свои места, и все замерли, напряженно глядя на квадрат мутного серого света в люке. На его фоне видны были только черные силуэты, бесконечная шеренга солдат казалась одним многоголовым, многоруким существом, неразделимым на людей. По нарастающей заревели двигатели, и одновременно начал медленно подниматься трап, перекрывая свет. Вот осталась только узкая щель, уже не различить было лиц, только сотни глаз еще светились в полумраке.

Трап с лязгом закрылся, и все исчезло в темноте.

Новобранцы спускались по трапу на раскаленную бетонку баграмского аэродрома, с любопытством оглядывались, щурясь от солнца. Поодаль стояли штурмовики-«грачи» и громоздкие «крокодилы» – вертолеты огневой поддержки с зачехленными пушками и обвисшими лопастями. Пара «крокодилов», отстреливая от хвоста искры тепловых ракет, неторопливо кружила над выжженными солнцем горами, зажавшими аэродром со всех сторон. Сбоку от взлетной полосы стояли, опершись, как на копья, на длинные острые щупы, саперы с разомлевшими от жары собаками на поводках. Из динамиков хрипло гремело «Прощание славянки», а навстречу новичкам к самолету шагала команда дембелей.

Две колонны встретились на бетонке – салаги в новеньком, необмятом еще камуфляже, в панамах с широкими полями, навьюченные амуницией, и дембеля в беретах и щегольских, ушитых в обтяг парадках, увешанные медалями, значками и золотыми аксельбантами, с пижонскими «дипломатами» и японскими магнитофонами в руках.