Алексей Котов - Победители вещей

Борец за всеобщее равенство Иван Ухин сник и какое-то время не показывался на улице. Между тем «племянник» Тимофеевны быстро и на зависть всей деревне расширил производство самогона и практически прекратил его закупку у селян. Зависть мужиков превратилась в алкогольную тоску, и многие из них принялись хлебать свое доморощенное спиртное сами. Например, за пару недель дикого запоя Иван Ухин уничтожил почти весь свой запас не очень-то качественного спиртного не успевшего пройти очистку по методу бабушки Тимофеевны. Сивушные масла, страшное умственное и физическое напряжение принесло свои плоды: Иван вдруг понял, что движущей силой экономического производства является не соцсоревнование с его грамотами и копеечными премиями, и даже не объединение людей в простодушный колхозный коллектив, а жесточайшее, лишенное намека на гуманность, капиталистическое соперничество. Бывший коммунист Иван Ухин сжег свой партийный билет на синем спиртовом пламени и поклялся стать беспринципным дельцом. За окном лил проливной дождь. С треском ударила молния, и в доме погас свет. От руки Ивана с зажатым в ней горящим партбилетом на стене, рядом с телевизором, плясали жуткие, средневековые тени, напоминающие взлохмаченных ведьм.

– Все!.. – прошептал самому себе Иван. – Вы, сволочи, мне всю жизнь врали, а вот теперь я дураком быть все-таки перестал.

Тут он, не глядя на сатанинские, средневековые тени широко и истово перекрестился и, хотя женины иконы висели на восточной стороне комнаты, низко поклонился пустой западной стене…

Между тем «фирма» Тимофеевны, возглавляемая «племянником», в погоне за сверхприбылями, давно забыла о бабушкиных травах и стала впрыскивать в самогон супердешевую, заграничную «химию». Новая добавка имела довольно приятный запах, но наутро валила людей с ног страшной головной болью, а кое-кого, цепко ухватив за желудок, пыталась еще и вывернуть наизнанку. Отдыхающие «боровички» страдали, но продолжали пить. Увы, но людская разобщенность, наспех украшенная витиеватыми речами Михаила Сергеевича Горбачева, как нищенская сума цветными, дешевыми картинками царила не только в Верхних Макушках, а во всей стране, так сказать в целом. Народ был похож на хрупкую сталь, но совсем не из-за своей природной слабости, а из-за утраченных надежд. Эту «сталь» закаляли не раз, не два и даже не десять, ее «закаляли» до тех пор, пока между зернами металла не образовалась пленка окислов. «Пережженная сталь» стала хрупкой, как стекло и была годна только в переплавку.

«Племянник» и его дружки продолжали слизывать сверхприбыли до тех пор, пока не пустили в «производство» раздобытую где-то по дешевке машину свекольной патоки трижды перешагнувшую срок годности, но годности не в смысле ее употребления, а в смысле безопасной утилизации на свалке. «Сытые Боровички» наконец-то проснулись и вспомнили, что заповедь «не убий» обращена не только к людям вообще, но и к бесчестным продавцам в частности. Вот так вдруг среди возмущенных селян оказалось немало здоровых, рослых мужчин из «Боровичков». Иван Ухин понял, что пришло его время. Прихватив с собой Витьку Кузьмина, – как доказательство и первопричину общественной беды – и сумку с оставшимися бутылками он направился в «Боровички». Витьку грызла совесть, он почти не сопротивлялся и только шмыгал носом.

Устная агитация Ивана в виде явно приукрашенной правды о злодейской «фирме», к тому же щедро сдобренная сносным самогоном, усилила кипение страстей среди отдыхающих в «Боровичках» и однажды ночью селяне были разбужены шумом драки возле дома Тимофеевны. Люди с надеждой прильнули к окнам. Уголовники оказались не такими уж крутыми ребятами и быстро проиграли бой. Разгневанные «боровички» побили спиртозаводчиков ногами, (тут почему-то больше всех досталось хроническому неудачнику Витьке Кузьмину), а затем попытались поджечь дом Тимофеевны. Увидев, что битва практически закончилась, селяне выползли на улицу. Они спасли старушку, потушили горящую крышу, а «племянник» и его подельники – черт бы их побрал! – исчезли без следа в ту же недобрую, но все-таки справедливую ночь.

Иван Ухин торжествовал. Как пробудившийся после долгой спячки вампир, ночами и в одиночку, он пробирался в «Сытые Боровички» и предлагал свой товар за полцены. Отдыхающие «боровички» уже в полной мере вкусившие химической отравы и самогона из патоки сначала не верили Ивану, но тогда бывший коммунист и теперешний «беспринципный делец» открывал бутылку и начинал пить самогон сам. Осторожно, шаг за шагом, как трудолюбивый, но не очень-то желательный на огороде крот, двигался Иван к своей цели. Его самогон начали покупать… За Иваном потянулись и другие селяне – нужно было как-то жить, а нищенская зарплата обеспечивала минимум потребностей и будила максимум нелегальных способностей.

Вскоре снова встал вопрос об «общественной бочке» и на этот раз он был решен тихо и без скандала – ее вернули Ивану. Среднестатистическое качество верхнемакушкинского самогона неуклонно повышалось. Народ умнел буквально на глазах. Народ становился суровым, молчаливым и постигал азы рыночных отношений, в отличие от «кремлевских мечтателей» и прочих политических небожителей, не в политических лабораториях крикливых и дешевых газет, а в условиях жесточайшей экономической практики. Проблемы были просто огромны. Например, селян мучила бедность и нехватка знаний по химии. В общем, занимаясь нелегальным бизнесом, верхнемакушкинцам приходилось обходиться только скромными личными сбережениями, а научный план развития производства им подсказывала древняя Тимофеевна.

Время шло, и экономическое положение страны становилось все хуже. Руководство «Сытых Боровичков» чтобы хоть как-то свести концы с концами, перевело базу отдыха на круглогодичный режим работы. Ее длинная «пятиэтажка» гостиного типа и двадцать три бревенчатых домика распахнули свои двери перед отдыхающими, привлекая зимним замороженным воздухом и демпинговыми ценами. «Боровички»-отдыхающие – пусть теперь их было немного, да и приезжали они в основном на выходные – стали появляться на «базе» и зимой. Они катались на лыжах и сверлили лед на речке Синей не столько ради рыбалки, а, так сказать, сколько во имя ее.

Зимняя продажа спиртного значительно уступала по объему летней и едва не стоила Ивану Ухину жизни. Продав под Новый год одиннадцать бутылок (из трех ему пришлось отхлебнуть, а еще две распить с одиноким отдыхающим), Иван вдруг понял, как далека заснеженная лесная дорога из «Сытых Боровичков» до родного дома. Спотыкаясь и падая, он относительно благополучно преодолел первую часть пути, но потом вдруг его перестали слушаться ноги. Иван удивился, но не собственному бессилию, а тому, как глупо, оказывается, ему приходится умирать. То, что еще можно было назвать волей к жизни, поставило Ивана на карачки, и он пополз. Иван плохо видел дорогу, часто сползал куда-то в сторону, царапал там лицо о придорожные кусты и плакал злыми, бессильными слезами. Скоро он потерял варежки и его руки стали похожи на красные гусиные лапы. Уже увидев огни Верхних Макушек, Иван вдруг понял, что силы ушли совсем. Он сел и принялся колотить ушанкой по непослушным ногам. Страх смерти, собственно говоря, не очень-то беспокоил пьяного Ивана, но его пугало ощущение внутренней пустоты, которая вдруг расширилась до того, что стала захватывать пространство вокруг него. Иван подумал о том, что если он умрет, не будет даже этой пустоты. Не будет ничего… Пустота была последнее, что он ощущал, и это последнее скоро станет настолько огромным и бесконечным, что ему никогда не будет конца. Никогда-никогда-никогда!.. Вечность. Иван вдруг понял, что такое вечность. Короче говоря, одно дело ощущать холод снаружи и совсем другое изнутри. Пришел спасительный ужас, он и погнал Ивана дальше. Припорошенная недавно выпавшим снегом дорога была похожа на лог между крутыми валами-сугробами, а черные деревья – на кресты с оторванными поперечинами.