Алексей Котов - Победители вещей

Очередной сугроб перегородил Ивану дорогу и, перебираясь через него, он вдруг почувствовал под собой что-то мягкое и упругое. Раскидав сугроб, он нашел в нем маленькую и скорченную фигуру. Еще не понимая, кто это, Иван увидел валенки на ногах человека. Валенки были большими, белыми и, судя по всему, толстыми и теплыми.

Человечек зашевелился и выругался едва слышным голосом.

– Витька, ты, что ли?.. – удивился Иван.

– Чего тебе? Уйди!.. – нехотя ответил Витька Кузьмин.

– Вставай, – твердо сказал Иван соседу. – Пошли домой, дурак.

Он сказал это так, словно он и Витька засиделись в гостях. Взгляд Ивана снова застыл на валенках. Витька приподнялся на локте и огляделся вокруг. На его лице появилось нетрезвое и поэтому преувеличенное изумление.

– Вставай, гад! – уже с надрывом выкрикнул Иван.

Витька Кузьмин – гибкий и худой словно подросток – нехотя встал, помог встать Ивану и принялся зачем-то отряхивать его спину. От Витьки сильно пахло спиртным.

– А я это… Думал, что дома, – виновато улыбаясь, сказал он.

– Пошли, ну тя к черту! – хрипло и зло сказал Иван. – Я уже ног под собой не чую.

Идти вдвоем было легче. Мужики поддерживали друг друга и даже если падали, то падали вдвоем, и не до конца, то есть не лицом до земли, а только на колени. И каждый раз взгляд Ивана Ухина упирался в теплые валенки Витьки…

Этот случай как-то странно зацепил Ивана. На следующий день он принялся расспрашивать старушку Тимофеевну о секретах ее трав, чего никогда не делал раньше. Тимофеевна отвечала охотно, но уже скоро Ивану пришлось записывать то, что говорила старушка. Тимофеевна никогда не пользовалась весами и ее технологические меры веса (или объема) – горсть, щепоть, щепотка, «три былинки», «два нутра цветка» требовали примера. Иван купил точные аптекарские весы и взвешивал старушкины «щепоти» и «щепотки», но частенько они сильно разнились. Иван подробно выспрашивал почему. Тимофеевна затруднялась с ответом, но потом Иван понял все сам. Оказывается, все дело было в плотности «материала». Щепотка лепестков весила меньше листьев, а корни растения были всегда тяжелее «нутра цветка». Иван создал целую «систему мер» бабушки Тимофеевны. Она была сложной, запутанной и требовала максимальных умственных усилий. Иван аккуратно складывал тоненькие пучки трав и записывал на прикрепленных к ним листочках странные, древние названия и «меру веса».

– Валенки, валенки, – бездумно шептал Иван, рассматривая свои записи о травах. – Вот ведь чертовы валенки!..

Наверное, он не смог бы признаться даже самому себе, что именно привлекает его в теперешнем занятии: сами ли травы, спокойное ли занятие ими вдали от суетных людей или… тут автору трудно найти нужные слова… или все-таки то едва ли не одичалое внутреннее напряжение мысли и желание понять… Но понять, что именно? И какое отношение имело к занятию травами нелепейшее воспоминание Ивана о Витькиных валенках, которое – раз за разом! – тупо и настойчиво, появлялось в голове Ивана?

Впрочем, со временем он стал спокойнее. Потом Иван вдруг вспомнил, что раньше их село часто посещали «боровички» и покупали старые иконы. Их продавали многие селяне, кроме Тимофеевны. Запасаясь знаниями, словно готовясь в далекую дорогу, Иван стал расспрашивать Тимофеевну о тех рецептах, о которых рассказывала ей ее мать и, как бы это странно не звучало, о ее вере в Бога. Рецепты матери Тимофеевны он записывал в отдельную тетрадку и для проверки, через день или два, проверял рецепт новыми расспросами, что же касается вопросов о вере, то они словно исчезали внутри интересанта за глухой стеной. Иван и сам не понимал, зачем ему это нужно. Так, понимаешь, ерунда, конечно, все это… Например, ведь сказано же было людям «не убий», а они убивают, сказано «не укради», а они – воруют. Чего стоит слово, произнесенное зря?

Расспросы продолжались несколько месяцев. Увлеченный Иван не замечал, что старушка день ото дня слабеет и слепнет. Она уже не ходила по дому, как раньше, а садилась утром на кровать, подпирая спину подушкой, и ждала Ивана. Тимофеевна все чаще улыбалась ему какой-то удивительно беззащитной улыбкой и, казалось, не к месту часто говорила «Слава Богу!» Иван вдруг заметил, что подобные восклицания старушки начинают его раздражать и он стал реже ее беспокоить.

Тимофеевна умерла в апреле. Дома был только Иван. Он стоял на коленях возле кровати Тимофеевны и пытался накормить ее манной кашей. Старушка сплевывала кашу, смотрела куда-то мимо Ивана огромными, счастливыми глазами и шептала что-то неразборчивое и такое же счастливое. Иван перепугался и бросился искать жену. Люба задержалась в магазине (какая баба не любит языком почесть?), а, увидев Ивана, вдруг потемнела лицом и поняла все без слов.

Пару часов Иван стоял у двери в комнату, в которой умерла Тимофеевна. Он думал о том, что огород старушки год от года стараниями соседей, становился все меньше и меньше, и что к ней никогда не приезжали родственники. Всю свою жизнь Тимофеевна прожила тихо и мало кто знал, что вернулся с войны только один ее сын. Но покалеченный ею, обезноженный и спившийся, он сгинул где-то на глухом сибирском полустанке и только последний сынок – самый младший – давно жил где-то в городе, совсем забыв о матери.

«Вот значит и все, – подумал Иван о Тимофеевне. – Все – и ничего больше. А дураки говорят, что Бог – есть. Ах же сволочи!..»

Ему вдруг стало тоскливо. Он почему-то снова вспомнил о валенках Витьки и неумело, как-то по-детски отрывисто, перекрестился. Явное несоответствие между ругательством и крестным знамением ни капли не покоробило его. Наверное, Иван все-таки верил в какого своего, особого Бога, которого знал только он один.

Из комнаты вышла Люба и сказала только одно и так маячившее в мозгах Ивана слово – «все», словно подтверждая мысли мужа.

Иван содрогнулся. Темнота за дверью комнаты, в которой лежала Тимофеевна, стала огромной, как бездна и в этой бездне могли пропасть без следа миллионы миллионов людей и миллиарды миллиардов валенок.

«Все!..» – уже с откровенным ужасом подумал Иван.

Он закрыл рукой лицо, и уже собрался было застонать от этого ужаса бездны и ощущения вечности, как вдруг Люба спросила его:

– Дальше-то что, Ваня?

Вопрос прозвучал буднично, спокойно и подействовал на Ивана так, словно на его голову вылили ведро ледяной воды. Дальше нужно было просто жить, и даже думая о похоронах и поминках, принимать их с прежним будничным спокойствием.

«Что б, значит, на похоронах все было не хуже, чем у других людей», – решил Иван.

Неопределенная тоска ушла. Впереди была работа, и даже похороны уже не казались ему чем-то иным, отличным от обычной жизни.