Максим Павченко - Жёлтые плитки

В первом же дворе Дэни что-то показалось странным. Он не мог пока объяснить этого, потому как речь шла об общем ощущении. Однако следом был второй двор и третий, и Дэни тогда высказал про себя мысль, что дворы принципиально отличаются от улиц. Чем они отличаются? Дворы изначально выглядят скромнее, чем улицы. Вроде бы так и должно быть. Дворы выглядят некрасивей, чем улицы. Это тоже логично, но это не соответствует тенденции, и уж тем более не соответствует придуманным Дэни и Рэдмондом понятиям о величии. Еще дворы несут в себе элементы разнобоя, то есть оборотные стороны домов и комплексов, детские сады, площадки, электро- и газоблоки, люки, деревья и прочий антураж, – все это находится вместе, в рамках геометрического окружения, в смешении. Конечно, все эти вещи уже нельзя было не смешать, – и в этом скрывается отличие от тех условий добровольного «безрадостного» строительства, которым злоупотребляли в старом городе, но дворы четко несли на себе отпечаток этого строительства.

Едва ли Дэни задумался бы об этом, если б сам был не из традиционного города, – а вот там как раз мыслей о том, как правильней и красивей строить, не возникало. Поэтому у Дэни опять возникло ощущение дежавю, только теперь он понимал, что такую картину он мог где-то конкретно видеть, – например, в том же Нейчиди.

Пройди Дэни и двести дворов – ощущение бы не поменялось: он уже и не видел в них ничего необычного, кроме небольшого отвлечения от тенденции, и скоро сел на транспорт. В других районах все было так же. Дэни больше всего любовался зеленью.

И предвечерний Оле-Виват на предмет расцвета казался ему прекрасным. В этом тенденция не обманула. Город же стремится ко всему прекрасному. Вот и прекрасно то, как шелест молодых листьев при ближайшем рассмотрении ласкает щеки и отдает теплым ветром. Дэни воистину расслабился. Скоро сумерки – и ему останется посетить один район. А пока можно побалдеть на солнце, медленно бредя вокруг деревьев. Честно, не все из них обрели пока весенний вид, еще встречались совсем черные проплешины, – но их было мало. И общей картины они не портили. Чем не тенденция?

Когда Дэни завидел, что темнеет, он проехался на автобусе из Смежного района в Молодежный, – через железную дорогу, – и вышел сразу после нее. Сумерки почти закончились. Если на часах было около девяти вечера, то формально наступила ночь.

Дэни понимал, что в таких условиях он навряд ли что-то приметит. Можно просто пройтись – так, чтобы ноги уж совсем устали и прогулка завершилась логически. Он еще ошибочно подумал, что железная дорога, которая осталась позади, и есть та самая, которая протекает за Институтом, – кроме него и места, где живет его знакомый, он ничего в этом районе не знал. Вот и пошел вдоль трассы – допустим, к Институту.

Института – справа – он так и не дождался и понял, что ошибся. Зато в итоге, идя прямо, уткнулся в другую трассу – и по характерной ее ширине и указателю слева понял, что это трасса 45. Идти ему теперь, очевидно, надо влево.

Вот оно сияло перед ним все в своих синих стеклах, – здание Института, – и оттого казалось, что ничего более на трассе нет. Так почти и было – прилегающие территории и складские, синий блеск, – и синий вечер – все принадлежало Институту.

Дэни успел еще раз вглядеться в невысокого улыбающегося человечка на возвышении, который остался за кустами. Издали видны ему были и две наклоненные платформы. Но теперь он весь свой взор сосредоточил на Институте.

Чуть ли не впервые он видел его в темноте. И ощущение «громадности», значимости объекта естественным образом усилилось. Дэни не сомневался, что данное здание и соответствует всем тенденциям, и служит прекрасному. С прекрасным, по-видимому, в этих стенах и сталкивается Дэни, только он все пока никак не может остановиться на чем-то одном – тоже, наверно, прекрасном.

Впрочем, он замечтался. Это здание может приковать к себе, подумал стажер.

Дэни решил осмотреть помещения близ Института. Он здесь еще не прохаживался, и взыграло любопытство – увидеть, что где находится. Он постарался бросить по пути как можно более беглый взгляд на платформы, – а потом сразу двинулся к задней части здания.

Вид сзади, как показалось Дэни, богат какими-то выступами и проемами; и здесь уже все сине-белое. Возможно, отсюда кто-то и выходит. Да, Дэни заметил дверь, – очевидно, только для стаффа. Стажер надумал когда-нибудь выйти здесь, ради интереса.

Вообще-то, в остальном панорама так себе привлекательна: поодаль виднеется железная дорога, отсекающая Привокзальный район, путь до нее прикрыт кустами, а еще ближе – мусорными. Невдалеке виднеются институтские складские, за ними – забор и… словно пустая территория. Дэни, между прочим, решил шагнуть к складским.

Тут нога его почувствовала непривычно неровную – «тонущую» – поверхность. Это был песок. Дэни незамедлительно остановился и стал перебирать его в руках.

Песок занимал приличную территорию. Удивительно, но он даже глубок: рука Дэни не нащупала дна. Он оглянулся и понял, что находится словно в какой-то песочной площадке. Непонятно, зачем она нужна Институту, с задней стороны! Дэни, впрочем, продолжал щупать.

Что он там пытался нащупать – непонятно, только продолжал это делать со все б о льшим усердием. Со стороны можно было бы подумать, что он искал в песке какую-то вещь, которую сам же когда-то там и оставил. Или он просто… развлекался.

Кто придумал бесчувственность – неизвестно. И где это произошло – также сказать точно нельзя. Но в Оле-Вивате, как и в любом другом городе нового типа, на этот счет ходят свои мнения.

Во-первых, называется несколько фамилий, во всяком случае причастных к становлению и утверждению понятия бесчувственности конкретно здесь. А, во-вторых, считается, что, наряду со строительством пакетами, бесчувственность является одним из ключевых понятий, развитие которых предшествовало появлению Институтов и во многом способствовало осознанию ими самих себя дееспособными, важными и даже необходимыми! Бесчувственность – это камень в основаниях всех Институтов. И здесь о ней часто говорят ласково.

Бесчувственность интересна тем, что, будучи очень мощной идеей, она почти мгновенно стала и универсалией. Такое бывает редко. А то, что ее еще и все так быстро восприняли как универсалию, говорит о ее уникальности, многозначности, привлекательности и – опять же – необходимости в понятных контекстах. Кстати, это характерно для всех идеологических государств.

До сих пор все отдают ей свое почтение и признают важность. Хотя не могут разгадать феномен: что же такое бесчувственность, как не просто образование, появившееся в нужное время в нужной среде, – но при этом почему она тогда стала универсалией? Видимо, разгадка в человеке, который и сам – тот еще феномен. Если рассуждать с оглядкой на психологию, то человеку просто надоели привычные страсти, традиционное смятение чувств, а также смущение от себя самого, который не может выбрать, что ему милее или что ему чувственнее . Он устал от этого вечного выбора сердца и предпочел мыслить прагматичнее. Чем, в общем, тоже, конечно, облек себя на выбор – смириться ли с вечными нехваткой и поиском того, что заменяло бы порождения чувственности?..