Максим Павченко - Жёлтые плитки

Рэдмонд и Тэликси выбрали еще один – последний – вариант: они с портфелями в руках пошли дворами с южных улиц. Это наиболее удобный со стороны столовой путь, а еще он радует обилием деревьев и памятником Смеху в виде невысокого улыбающегося человечка на возвышении по правую сторону, близ трассы 45.

Но ранней весной маршрут оказался не так приятен, да еще осложнен: только вчера прервалась оттепель, и опять начались заморозки.

Позади осталась трасса 46, которую коллеги, конечно, перешли в неположенном месте, – и Рэдмонд, едва вступив в последний двор, раз в пятый посмотрел на часы:

– Сорок минут! Такого еще не… – он не удержался и мигом упал на лед, руками цепляясь за воздух.

Тэликси поспешил помочь.

– Рэд!..

– Проклятый лед!.. – выругался Рэдмонд, медленно вставая и выпрямляя спину. – Ай!

– Ушиб?

– Наверно… – Рэдмонд отдышался и добавил: – Это все из-за спешки…

После еще некоторой паузы, когда они уже продолжали идти, Рэдмонд разразился:

– Знаешь, в этом человек и впрямь как машина. Вечно куда-то спешит, занят, даже отдышаться не успевает. Разве только спит. Бесконечный механизм. А ему все цели дают.

Он заметил, что его коллега остановился.

– Ты чего?

Тэликси демонстративно достал блокнот и принялся записывать.

– Ты чего, сдурел? Время! – закричал Рэд, показывая на часы.

– Это же гениальная мысль! – возбужденно пробубнил Тэл, бегло делая запись. – Что за?.. – его ручка явно давала сбой на холоде, он принялся нервно чирикать. – Короче, первое доказательство человека как машины готово! – воскликнул он. – В первый столбец!

– Пойдем, – вздохнул Рэд.

Тот подтолкнул его, и они двинулись дальше. Тэл еще продолжал что-то писать, покуда они шли. Ручка продолжала его подводить. Тогда он принялся на словах объяснять Рэду, что если человек изо дня в день выполняет схожие операции, например, по работе, то он превращается в автомат, – и таким образом теряет чувственность. Рэд, может, и соглашался с ним, но был слишком озабочен временем.

Вот наконец они миновали возвышение справа, на котором стоял улыбающийся человечек. Они успели потереть ему на счастье нос. А впереди перед коллегами через сучья деревьев вдоль тропы открывалось синее здание Института.

Оставалось только перейти трассу 45. Но здание Института уже блестело в своих синих стеклах, коими было отделано со всех сторон. Этот стиль соответствует тенденции строить только привлекательные объекты – их так пакетами и строили. Они считаются геометрически правильными, четкими, яркими, блестящими; в Молодежном районе их особенно много.

Институт шириной походит на стандартную школу, а ввысь тянется на четыре этажа; многие наслышаны о его глубоких подвалах. По бокам от здания – вспомогательные помещения, в один этаж, а слева к ним примыкает еще стоянка для машин. Позади Института располагаются различные склады и зеленые массивы, которые тянутся так до самой железной дороги.

Простейший путь внутрь Института – аккурат посередине, но Рэдмонд и Тэликси, перейдя трассу 45, направились сразу к левому крылу и, обогнув угол, пошли вдоль стоянки. Здесь они увидели в очередной раз две платформы неясного цвета, с характерным оттенком ржавчины, наклоненные под небольшим углом. Располагались они в черте стоянки и заметно возвышались над всеми машинами. Никто точно не мог сказать, для чего здесь эти платформы, но главное: как они вообще уцелели при всех существующих тенденциях?!

Рэдмонд и Тэликси об этом едва ли сейчас думали – они воспользовались тем, что со служебного входа в левом крыле, куда пускают только по пропускам, можно легко проникнуть на второй этаж и дойти до зала; еще минута – и они стояли у больших ярко-красных кожаных дверей.

Отсюда ясно слышался громкий низкий голос. Грегор Лерой, нет сомнений, – директор Института; лет около пятидесяти пяти, среднего роста, брюнет, с усами и бородой.

– Началось уже… – выругался Рэдмонд.

Лерой традиционно открывал собрания Института. Они проводились четырежды в году, и на них присутствовали все без исключения сотрудники. Значимее были только межинститутские собрания, по два в год, но в них участвовали только администрации всех Институтов и составы профессоров.

– Давай аккуратно, – шепнул Тэликси.

– Да знаю, – буркнул Рэд.

Только кожаные двери помогли коллегам бесшумно войти в зал. И все же, когда они пробирались к первым приглянувшимся пустым креслам, их услышали. Здесь произошли некоторые столкновения взглядов, только и всего. Затем Рэд и Тэл аккуратно сели – и чуть не замерли. Тэл лишь аккуратно достал свой блокнот с ручкой, Рэд – специальный планшет и электронный карандаш.

В зале царила сдержанная яркость. Она обеспечивала максимальный комфорт, потому как, с одной стороны, было очень уютно, а, с другой, данный тип освещения не мешал делать записи. Для большего удобства кресла были скреплены с дощечками, на которые обычно клали всякие гаджеты, тетради, блокноты и тому подобное.

Много писать не приходилось – разве что отмечались интересные идеи. И вообще, собрание представляло собой скорее череду отчетов (которые в устной форме предъявляли выступавшие на сцене) да отдельные монологические выступления наподобие того, что сейчас давал директор Института.

В этих выступлениях новые идеи и озвучивались. Впрочем, открывая очередное собрание, Лерой с этим пока не спешил:

– …и так как это первое собрание после принятия данной идеи, да и вообще первое собрание в этом году, то я хочу услышать сегодня в отчетах, как обстоят дела. Дозвольте я вам подскажу! – напутствовал он своим басом. – Мы тут зачастую произносим наше любимое слово – «универсалия», – потому как мы в принципе любим работать с универсалиями, – отметил Лерой с улыбкой. – Вспомните прошлогодние собрания и январское: культура, счастье, искусство, мораль… Вспомните наши размышления о неоморали! Все это – универсалии. Очевидно! Так вот, машина, – произнес он твердо, – это тоже универсалия. Типичная универсалия! И я предлагаю выступающим расширить свои представления о машинах!

Тэликси заулыбался – директор говорил ровно то же, о чем он толковал в столовой с Рэдом. Он был явно горд этим.

После директора на сцену вышла его заместитель, Роланда Фойи – высокая женщина сорока лет, со светлыми волосами, звонким голосом и мудрым решением в одежде. Это решение заключает в себе одновременно стиль и строгость. И то же относится к ее высказываниям.

Мнения о ней разнятся даже меж Рэдмондом и Тэликси.

– …вот я опять хочу вернуться к принятой идее, – решила она в середине монолога. – Конечно, она нова. Но, если мы ее приложим к какой-либо другой универсалии, выяснится, что она совсем не нова. Допустим, это будет искусство! – звонко, с возбуждением воскликнула Фойи. – Лично я давно убедилась, что в искусстве успеха добиваются два типа людей: таланты и красавчики. Рассмотрим истинных людей искусства – таланты. Кто они? Театральный актер, который проводит по две репетиции в день неделями и который повторяет один и тот же текст с утра до вечера, днем и ночью, шлифуя все свои слова, эмоции и движения, – это ведь похоже на машину? – обратилась Фойи к публике. – А рука художника, делающая взмахи кистью так, словно они доведены до почти абсолютного автоматизма, – не рука ли это машины?! Или пианист, играющий с закрытыми глазами в быстром темпе, – как мало в нем человека, когда он так играет!