Мари Дешен - В три часа ночи на набережной Бранли

– Что у тебя за пятно на шляпе, Гийом? – спросил он, усаживаясь поудобнее. – Жюли совсем не смотрит за тобой и твоими вещами.

Гийом рассмеялся:

– Ты не представляешь, это всё маленький егоза Ален. Он стащил у меня шляпу, а когда мне наконец удалось её заполучить обратно в обмен на пятнадцать минут игры в ковбоев и индейцев, чуть не стоивших мне сердечного приступа, на ней уже красовалась большая клякса черничного варенья.

Филипп вяло улыбнулся:

– Ну можно было бы отнести в химчистку. А еще лучше купить новую. Ей ведь уже лет пятнадцать?

– Восемнадцать, – поправил его Гийом.

– Ещё хуже.

– Ну я не вижу в этом особого смысла. Тем более, когда у тебя трое внуков, деньгам всегда найдётся более полезное применение. – Он немного замялся и продолжил: – Но почистить, наверно, отнесу… Когда будет сподручно.

Они оба замолчали. Гийом отчётливо чувствовал, что Филиппа что-то очень гложет, что он хочет о чём-то поговорить, о чём-то серьёзном, но не решается. Подталкивать своего друга к началу разговора он не хотел: слишком был велик риск его спугнуть.

Гийом вспомнил про свой сэндвич в руках и смачно откусил кусок. С утра во рту у него не было и маковой росинки, так что этот заурядный кусок хлеба с вложенной в него консервированной рыбой, зеленью и соусом казался ему в тот момент пищей богов.

В полотне местами прохудившихся серых облаков то и дело появлялись кусочки голубого неба, в некоторые робко заглядывало солнце. Прохладная погода не смущала первоцветы, настойчиво предвещавшие очень скорое наступление апреля. Март «зашнуровывал бутоны роз в зелёных бархатных корсетах» 1 1 Строчка из стихотворения Теофиля Готье (Théophile Gautier) «Tandis qu'à leurs œuvres perverses…» . Сырая от частых дождей земля наполняла воздух ароматами новой зарождающейся жизни. Это был запах счастья, радости, чего-то нового и пренепременно прекрасного. Так, по крайней мере, всегда казалось Гийому. Он доел свой сэндвич, скомкал салфетку, но к урне не пошёл. Ему не хотелось вставать, тем более что в тот момент как раз снова выглянуло солнце.

– «Есть лишь одна по-настоящему серьёзная философская проблема – проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы её прожить, – значит ответить на фундаментальный вопрос философии», – прервал затянувшуюся паузу приглушённый голос Филиппа.

– Что, прости?! – оторопело посмотрел на него Гийом.

– Это Камю… – Филипп помолчал, потом спросил:

– Гийом, в чём смысл твоей жизни? Зачем ты живешь? Не в целом, не вообще. Именно сейчас. В нашем с тобой возрасте.

Гийом подался вперёд, с удивлением глядя на своего друга:

– Филипп, почему такой странный вопрос?

– Ответь мне, пожалуйста… – голос его звучал спокойно, но Гийом чувствовал, что это натянутое спокойствие не имеет ничего общего с тем, что творится в душе друга, надежно спрятанной под, казалось, непробиваемыми доспехами показного безразличия.

– Зачем я живу? Ну а как иначе? – Гийом хаотично собирался с мыслями. – Жизнь – это дар. От первого дня и до последнего. И надо её прожить, стараясь наслаждаться каждым её мгновением, стараться сделать этот мир чуточку лучше.

– Ты можешь не говорить банальности и клише? – Гийом чувствовал, как Филипп сверлит его глазами из-под глубоко надвинутой шляпы. – Зачем ты живешь, Гийом?

– Господи, Филипп! Что ты хочешь от меня услышать?

– Хочу услышать, зачем ты живешь. В чём смысл?

– Да я люблю эту жизнь! Причём тут смысл и вопрос «зачем»? Я люблю это солнце, это небо, даже пасмурное. Люблю людей вокруг меня. Люблю дышать этим воздухом. Люблю играть с внуками и видеть, как они растут, люблю своих детей. Люблю пить вечерами чай с Жюли и разговаривать с ней. Люблю её запах и её глаза, в которые влюбился с первого взгляда сорок пять лет назад. Люблю вкусно поесть. Люблю читать книги. Люблю путешествовать. Люблю театр. Я просто люблю! Люблю, понимаешь! Люблю всё, что составляет мою жизнь. Я просто люблю. Не люблю только свой прогрессирующий артрит, но с ним я ещё повоюю. Всё… Всё остальное я люблю.

– Даже политиков? – с лёгкой улыбкой спросил Филипп.

– Меня не интересует политика, ты же знаешь! Они живут в своём мире, я в своём. За растущие ежемесячные счета я им, конечно, не благодарен. Но в целом я к ним равнодушен.

– Ты уверен, что ты француз? – попытался пошутить Филипп.

– Сотни раз повторенная шутка, друг мой, перестаёт быть смешной.

Филипп слегка махнул кистью руки в знак согласия:

– Продолжай.

– Что продолжать? – Гийом был в полном замешательстве. За двадцать пять лет знакомства Филипп никогда не заговаривал на подобные темы. – Я всё сказал.

– То есть ты живёшь ради семьи, жены, детей, внуков, театра, ради всего того, что любишь. Ты получаешь от всего удовольствие и ради этого удовольствия живёшь?

– И да, и нет. Я живу не ради чего-то. Я просто живу, Филипп. Понимаешь? Да, мне это доставляет удовольствие, радость. Я счастлив, когда вижу счастье на лицах своей жены, своих детей и внуков. Я грущу и переживаю из-за неприятностей, которые случаются в наших жизнях. Но неприятности в жизни преодолимы. Непреодолима только смерть, но к жизни она не имеет ровно никакого отношения до тех пор, пока не ставит в ней точку. И это не в нашей власти. Всё остальное – в нашей. И я концентрируюсь именно на этом, стараясь наполнить счастливыми и радостными моментами свою жизнь и жизнь близких мне людей, помогая им всем, чем в силах помочь.

– Тебя это не утомляет?

– Почему меня это должно утомлять?

– Ну служение счастью других – дело достаточно утомительное.

– Служение? Дело?! – переспросил, недоумевая, Гийом. – Но причём здесь служение? Я никому не служу, Филипп. Я просто живу. Как можно жить, не заботясь о ближнем, на дарить другим радость и счастье? Ты не можешь радоваться красоте своего сада, если ты не заботишься о нем. Жизнь – это постоянный обмен и приумножение. Кто-то, правда, предпочитает приумножать зло. Но мне их жаль. Потому что они сами себя постоянно и постепенно погружают в пучины абсолютного горя. Я просто люблю своих близких. Я просто люблю жизнь. Я просто люблю всё, что её составляет.

Филипп молчал, сцепив руки перед собой. Его поза говорила о внутреннем напряжении и нерешительности. Он расцепил пальцы, потёр подбородок, собираясь с духом, и наконец задал мучивший вопрос:

– Тогда скажи, зачем жить мне? В чем смысл моего существования?

Гийом с тревогой посмотрел на друга. Он начинал понимать, к чему тот клонит, и это его пугало. Он приподнялся на кресле и, взяв его за ручки, придвинулся вместе с ним ближе к Филиппу и заглянул под скрывавшую его глаза шляпу.

Филипп отвернулся:

– Не надо пытаться смотреть мне в глаза, Гийом. Ты ничего в них не найдёшь.