Владимир Орлов - О чём думают медведи. Роман

– Извини, как знаток моих недоработок ответь на вопрос: что ты собрался измерять? – мягко спросил я, словно уговаривая непослушного подростка. – Световое давление? Мерцание – это искаженные образы, потоком поступающие сюда из неизвестного нам места. В подземный водный резервуар проникает свет, десятки раз преломляясь, отбрасывая пляшущие блики на стены и сверкая на водной глади, и мы понимаем, откуда этот свет, в какое время дня, через какие стекла и призмы он проникает внутрь. А мерцание – это разбитое на миллиарды фрагментов воспроизведение живой картины мира, у которого свои световые циклы и своя природа отражения. И в этом калейдоскопе все движется и переливается днем и ночью.

– Все, что вы говорите, это полная бессмыслица, – кивая своему заключению, проговорил Анатолий и продиктовал мне свои условия: – Давайте так: если заползу туда со своими приборами, подключу их – мне на это понадобиться часов шесть – и после этого мерцание испортится или исчезнет, вы меня кастрируете. Я сам вручу вам ножницы. Если у меня что-то получится, то я по характеристикам распознаю источник. И это будет настоящий прорыв. Никто ведь этого еще не делал.

– Мне не до шуток, – попытался я его образумить. – Если мерцание прекратится, поздно будет жертвовать частями тела. Хотя, кто знает, может, вы, Анатолий, только за этим сюда и приехали. Я не могу рисковать сейчас, когда ответ так близок, когда со мной как будто вышли на связь и что-то пытаются мне передать.

– Ты можешь дальше сидеть и ждать, что тебе скажет мерцание, а я забираю Анатолия и сворачиваюсь, – предъявил последний довод Баранкин.

– Отлично, физик, успехов! Возвращайся к своему спектральному анализу парниковых газов в буйволятнике. Может, наконец, получишь свой грант.

– Это были газели Томсона, – уточнил Серафим.

– Мне все равно, – отрубил я.

– Один датчик в зоне слабого мерцания бегом туда и обратно, – проговорил Анатолий, заглядывая мне в глаза.

– Если вопрос с групповой вазэктомией еще актуален, – проявился Олег, – то лучше обратиться ко мне, у меня рука не дрогнет. В школе на биопрактике никто из пацанов не смог сделать лягушке декапитацию, не говоря уже о девчонках. Все выстраивались ко мне в очередь и, прячась друг за друга, смотрели, как я отстригаю очередному земноводному полголовы и булавкой расковыриваю ему спинной мозг. Причем все это было нелегально. Учитель организовал нам подпольный факультатив. Мы в любой момент могли попасться на запрещенных опытах.

Кто-то дотянулся до Олега и тронул его за руку, чтобы он прекратил.

– Если за десять минут, пока он там будет, все исчезнет, то есть мы выясним, что это послание недоступно для обработки, то станет ясно, что это случайный сигнал, один из блуждающих эффектов, который то появляется, то исчезает и доступен непосредственному наблюдению без измерения, – попытался зайти с другой стороны Баранкин.

– Мы либо все испортим, либо получим долгожданный результат. Я уже двое суток снимаю доступную часть мерцания на видео, но я почти уверен: это единственное, что нам позволено. А инструментальная оценка – это уже беспардонное покушение на природу мерцания, что тут же скажется на доступности наблюдения, – пояснил Беляев, неожиданно занимая мою сторону.

– Это же была ваша идея с трубой, – зацепился за Беляева Серафим. – И мы никогда не просим у Валеры разрешения. Зачем вы нас путаете? Так и скажите, что мы больше не можем рассчитывать на это оборудование.

– Подожди! – прервал я его и поднял руку для особого заявления.

– Не думал, что мнения так резко разделятся. И оборудованием здесь распоряжаюсь я. Это была моя идея с трубой. Да, я отказался от тотального сканирования, хотя мне понятно, что это может свести всю измерительную работу на нет, перечеркнуть все наши труды. Так и быть, пусть каждый поставит свою серию экспериментов. Призрачным вагоном больше, призрачным вагоном меньше… – произнес я один из вариантов заранее подготовленного согласия.

Висевшее в воздухе напряжение исчезло, компания повеселела, Анатолий под дребезжание стоящей на столе посуды выдал энергичную барабанную дробь.

Несмотря на мои уступки, мы дискутировали еще часа три и практически вернулись к тому, с чего начали. Но, по сути, это было не так важно, учитывая, чем была вся эта наша работа.

Расставшись с коллегами, я очутился в лифтовом холле в одном пространстве с Т. В. Коробовым (как значилось на пришитой к карману пиджака бирке), ученым без академических званий, но с превосходящим членов академии влиянием. Этого Агасфера новой физики с трудом переносили все, с кем ему приходилось иметь дело, но ему всегда находилось место во всех крупнобюджетных проектах. Вот и здесь, на чужой базе, он чувствовал себя как дома. Тертуллиан Всеволодович (редко, кто обращался к нему именно так, он настаивал на обращении «коллега» или «профессор») по-настоящему нигде никогда не числился, а кто-то даже говорил, что он сорок лет обходился без удостоверения личности. Но он был ранговым доверенным лицом распорядителей всех этих исследовательских структур, фактически комиссаром, во всех подконтрольных ему учреждениях и программах.

Он приветливо посмотрел на меня и сказал:

– Я не знаю, на какую верификацию они рассчитывают. Один из невыявленных естественных процессов, который мы не внесли в алгоритм, включается, и все идет не так. Ладно, социологи и экономисты, у них таких невыявленных естественных процессов пруд пруди, и они прекрасно делают расчеты и прогнозы, но у нас совсем другая дисциплина. Просто наступает момент, и этот механизм срабатывает. Даже если ты вовсю пользуешься гандикапом, имеешь доступ к инсайдерской информации и подглядываешь за ходом событий, в то время как другим это сваливается как снег на голову, этот процесс неизбежно запустится, когда ему нужно. Ты дергаешь рубильник вниз, пытаясь это остановить, но уже через мгновение этот процесс возобновляется. И так – хоть сколько угодно раз подряд.

Я хотел что-то ему возразить, но Коробов нетерпеливо и сердито покачал головой, наклонился к самому моему уху и произнес:

– Если ты хочешь сохранить свою власть над чем-то или кем-то, ты не должен допускать наступления таких моментов. Или если это уже случилось, то тебе следует перестать думать о том, что ты все теряешь прямо сейчас, и вернуться к простым привычным занятиям, например, мыть своего эрдельтерьера или сидеть нога на ногу на каком-нибудь диване с кисточками. И тогда тебя не придется вытаскивать из застрявшего между этажами лифта.

– Лифта? – переспросил я.

– Да, лифта, – раздраженно подтвердил Коробов. – Тут кому что на роду написано. Кто-то застревает между завитками кованой ограды на кладбище, а кто-то – посреди невыполненной работы или… – его глаза блеснули, – миссии.