Ирина Судакова - Уютные истории

Вскоре после гибели ниночкиных родителей государство выделило бабушке с внучкой квартиру, и они переехали в центр города. Пять лет назад девушка осталась одна. Сказать, что это была потеря – ничего не сказать. Нелюдимой девушке, не имеющей подруг, предпочитавшей танцулькам или гулянкам книги, как будто вынули сердце. Внутри было пусто, холодно и одиноко.

Через три года после этого на горизонте возник греческий бог, Лелик Козлов, веселый, разбитной. Он интересовался историей дворянских фамилий, местными семейными легендами, выспрашивал о бабушке и ее семье. Ниночка, напротив, в то время говорить о своей семье не могла – все еще было больно. А о местной истории рассказывала с удовольствием. Он очаровал девушку и въехал в ее квартиру. На все про все ему хватило пары недель. Много ли нужно недолюбленному одинокому ребенку?

Однако его восхищения своей женой хватило ровно до штампа в паспорте. Сразу же после женитьбы прекратились кино-рестораны-конфеты-букеты и начались для Нины готовка-стирка-уборка, а для Лелика – диван-телевизор-пиво. И вечный поиск работы, пока неудачный. Ниночка иногда думала, что невозможно на ее зарплату столько сибаритствовать, но решила: лишнего не просит – и ладно. Откуда берется дорогая выпивка, эксклюзивная закуска и новый айфон она не интересовалась, чтобы не нарываться.

Чем больше проходило времени, тем чаще тянуло девушку в бабушкину деревню, где она была по-детски счастлива. В памяти возникал и берег лесного озера, где она купалась, и светлый сосновый лес, куда с деревенскими женщинами ходила за земляникой, черникой, грибами, и огромная русская печь в доме, на полатях которой в зимние вечера было уютно лежать и слушать бабушкины рассказы.

Кстати, Мира, откуда-то узнав, что у коллеги есть домик в деревне у озера, не раз просила показать свои владения. Но обладательница наследства отказалась. Она пока не готова была делить эти воспоминания ни с кем.

Иногда девушка просыпалась в поту от кошмара, что дома уже нет, как и всей ее семьи, рода – так гордо называла бабушка многочисленных когда-то родственников.

А сейчас из всего рода осталась одна Нина Николаевна Оленева с тираном-мужем Лешей в придачу, белокурым красавцем, просто Аполлоном. Кстати Лелик после свадьбы взял фамилию жены, став не Козловым, а Оленевым. Теперь шикарная внешность прекрасно сочеталась с дворянской фамилией. Но женщину уже давно перестал восхищать его внешний облик. Особенно когда красивый рот кривился, греческий нос морщился, глаза совсем по-олимпийски метали молнии, а руки могли больно ущипнуть или даже ударить. Но больнее всего он бил словами: недотепа, недоженщина, фригидная, уродина. Иногда женщина не понимала, зачем она вообще Алексею сдалась, если его в ней ничего не устраивает. Но сама на разводе не настаивала и продолжала плакать, когда никто не видит, замазывать или скрывать под одеждой нередкие синяки.

Директор смотрела сочувствующе, Мира жалела, а львица шипела, что так и надо таким овцам и ела глазами этот эталон мужской красоты, когда он приходил к Ниночке в день зарплаты за деньгами. Была бы ее воля, Элечка сама бы и денег дала, и себя в придачу.

Кстати, работать он тоже не хотел: не для того учился, чтобы идти на тридцатку каким-нибудь мастером. Только начальником или крутым инженером на большие тысячи. При этом, не стесняясь, жил на мизерные деньги своей супруги.

Из невеселых мыслей Нину Николаевну вывел хлопок двери в задней, уже проверенной части здания. Страх пригвоздил ее к полу, парализовал, прошел мурашками по телу. Все же закрыто! Или нет?

Постояв и выровняв дыхание, осторожными шажками на цыпочках женщина пошла на звук. Снова прислушалась: еще удар, скрипы, звякнул крюк – и тишина! Маленькая фигурка застыла от ужаса. Постояла некоторое время, решая, идти или – пошло оно все – закрыть, не проверяя, поставить на сигналку. А там при любом движении приедут охранники. Но какое-то болезненное любопытство, какое бывает перед комнатой страха, возобладало, и она медленно двинулась вперед. Ярая любительница детективов, девушка всегда возмущалась, когда герои, как идиоты, непременно бежали от маньяков туда, откуда не выйти, шли прямо в ловушки. Сейчас она была такой идиоткой.

На самом деле, в музее официально было два выхода: один парадный, с огромной лестницей, поднимающейся прямо от входа. Дверь массивная – ни выбить, ни отжать не возможно.

Другой – пожарный с запирающейся решеткой и металлической дверью.

Но можно было выйти и войти тайным ходом, известным только посвященным. Улица славилась своей сплошной застройкой, и к музею примыкало здание, в котором располагалось несколько контор. Некоторые из них работали до позднего вечера.

Так вот в подсобке музея имелась деревянная лестница на чердак, которая почти не использовалась. А по чердаку можно было пройти в соседний дом. Единственное препятствие – крышка наверх, которая не распахивалась, а сдвигалась, причем, с большим трудом. Ниночке, например, это было не под силу. К тому же помещение закрывалось на старинный металлический полуметровый крюк.

Именно с той стороны раздавался шум.

Нина подошла к подсобке. Крюк на месте, шум прекратился: либо кто-то затаился, либо уже убежал. Музейная хранительница застыла на месте, не в силах сделать и шагу. Мелькнула мысль выйти на улицу и попросить помощи.

Постояв минут пять и не слыша больше ни звука, испуганная девушка взяла стоявшую на тумбе у выхода серебряную статуэтку, тихонько сняла крюк и распахнула дверь.

Первое, что она почувствовала – порыв воздуха. Крышка на чердак была сдвинута. «Наверное, дети хулиганят», – вслух успокоила она себя. Как дети могут сдвинуть крышку, она не хотела думать. Пара шагов, и ей открылся вид на подножие лестницы, где у деревянных ступенек среди ведер и швабр лицом вниз лежало неестественно вывернутое, скрюченное тело в дорогом костюме и шикарных ботинках. Нина подошла, наклонилась и повернула голову лицом к себе. На нее уставились мертвые глаза. Первый раз в жизни девушка уплыла в обморок.

Чудесный день! Оленку разбудили птичьи песни и луч солнца, нагло пробравшийся сквозь занавески полатей. Девочка поморщилась, и проснулась. В доме уютно пахло теплом: огонь в печи весело потрескивал, мама готовила завтрак.

Вчера тятька отчитал Оленку за то, что до вечера с Митькой по дворам носилась: «Не девочка, а сорванец какой-то!». И отцу было обещано исправиться, и мамке помогать, и утром молитвы читать, и со двора ни ногой. Таким ярым обещаниям способствовала хворостина, сумевшая пару раз попасть по мягкому месту егозы.

Собираясь быть послушной, Оленка спрыгнула с лежанки, умылась и подошла к красному углу с ликами святых. Икон было много. Они занимали весь угол и почти всю прилегающую к нему стену. Девчушка не знала, как выглядят столичные соборы и дворцы, о которых иногда рассказывал отец, но думала, что их великолепие нисколько не лучше иконостаса в родном доме. Золотые оклады, яркие камушки, расписные лики. Красота! В солнечный день комната просто сияла. Особенно ей нравилась Богородица Скоропослушница. Стоя перед иконами после очередной провинности, Оленка обращалась с молитвами именно к ней. Настолько сочувствующе и по-доброму глядела красивая тетенька! Часто молитва переходила в задушевную беседу: