Ольга Шорина - Бобылка

И тогда Лера пообещала, что обо всём расскажет завтра. Потому что вдруг ночью мать умрёт, и каяться уже ни в чём не нужно будет?

Но в эту ночь мать не умерла. Настало солнечное осеннее утро, которое мать взорвала, испоганила своим маниакальным криком:

– Ну и где деньги?!!

За ночь, чуть успокоившись, Лера отредактировала свою покаянную речь, а то она уже весь этот бред собиралась рассказывать, что она-де покушалась на честь примерного семьянина Стерлядкина. Матери вся эта мерзость будет поводом для очередных издевательств. Поэтому Лера представила всё так: ей заказали предвыборный агитационный материал, но этот кандидат не прошёл, вот её и наказали рублём. Это было куда правдоподобнее истинному положению вещей, и мать поверила.

– Вот будешь теперь знать, как в «комках» работать! Ну, сколько бы ты меня ещё обманывала?–уже сладенько пропела она. – Надо было вчера сказать: «Мам, у меня нет денег!»

Но Лера вспомнила, как отчим однажды сказал:

– Насть, что ты делаешь? Лерка всё время врёт, потому что знает, что будет такое, что лучше домой не приходить.

– Ха, так я же всё равно узнаю! – самонадеянно заявила мать.

– Ну и что? Пусть хоть на несколько дней гроза отойдёт.

Когда Лера ещё только начала работать, мать всё допытывалась:

– А заявление ты писала? А трудовую у тебя взяли? Я спрашиваю, чтобы тебя там не обманули!

И Лера врала: да, всё оформили по высшему классу. Очень уж ей хотелось там работать. Как ни странно, мать ни разу не спросила про свой любимый медицинский полис, которым сама никогда не пользовалась, – она ещё при жизни несчастной Марины Павловны сделала ей фальшивый, будто бы Лера работает у них секретарём. А Лере было западло иметь такой зелёный «аусвайс».

– А вдруг глаз, нос, ухо, аппендицит? – причитала мать. – Мы больничный по этому полису брать не будем, он нам не нужен! – успокаивала она себя.

Вот так на два выходных они стали лучшими подругами. Но Лера чувствовала себя ужасно, как будто она голая, или с неё содрали кожу. Дружить с её матерью – это же противоестественно!

***

Кладбище Леонтьевка было закрытым, разрешались лишь родственные захоронения. Новое место давалось на два человека. На одном участке покоились бабка с дедом, на другом – отчим.

Деду, чтобы в мае положить с ним бабушку, пришлось совершенно по-свински снести столик и лавочку, установленные ребятами из его цеха. Маму можно было похоронить вместе с мужем, но Лера так и не смогла найти свидетельства о его смерти, хотя точно знала, что оно цело и невредимо.

Пришлось идти в архив отдела загс, платить штраф в двести рублей. Но по дубликату хоронить было нельзя, надо было получить на это разрешение в районной администрации и почему-то в Комитете по ЖКХ.

В нужном им кабинете сидел импозантный, моложавый мужчина, с русыми кудрявыми волосами, без пиджака, в шерстяной жилетке. Еврей. Он отбивался по телефону от проблемы опоздавшего снегопада и гололёда:

– Я сам хожу там каждый день на работу, там хорошо посыпано… Да, представьте себе, хожу пешком! Я вообще из другого города, из Флягино. Понимаю, бабушка неосторожно шла. Так мне самому уже не семнадцать лет, молодой человек! Там хорошо песком посыпано. Щёлок – это же не десять метров, а восемьдесят гектар!

Валерий Николаевич вежливо предложил им присесть. Никодимов объяснил, какое разрешение им нужно получить.

– Кто у вас умер? – участливо спросил чиновник.

– Мать, – хрипло сказала Лера.

– Не «мать», а «мама», – поправил её Валерий Николаевич.

И завизировал.

На улице дядя Витя сказал:

– Лерочка, нам нужно торопиться, а то у них, на кладбище, обед по два часа.

В Комитет вели очень крутые ступеньки. Из кабинета вышла дородная, хорошо постриженная дама в вишнёвом брючном костюме и довольно любезно всё подписала.

– Хоть бы печать какую для приличия поставили,– попытался пошутить дядя Витя.– Конечно же, по дубликату хоронить нельзя! А то брат его какой-нибудь объявится и скажет: я тоже рядом с ним лежать хочу!

У отчима и вправду был старший брат в Забайкалье, от которого не было никаких известий, и мама считала, что он давно умер.

Они сели в «шестёрку» и помчались на химзавод, где загрузились Гайденко и Голубкина. Первая стала поучать Леру, как ей жить дальше:

– Пойдёшь в Центр занятости населения и встанешь там на учёт. У тебя будет идти трудовой стаж. Тебе дадут жилищную субсидию. От нашего государства нужно взять всё!

В этом году Гайденко пошла на пенсию. Мама рассказывала:

– Представляешь, у Людки зарплата – восемнадцать тысяч, а она отстояла в соцзащите очередь, чтобы получить бесплатный проездной! А он ей не нужен, у её сына – джип, который ему её любовник купил, и её саму на работу и с работы на машине возят!

Вот такое крохоборство и называлось у Гайденко «взять от государства всё!»

– Ни на какую биржу я не пойду, – отрезала Лера.– Я – не попрошайка. Ходить, унижаться…

– А пенсия! – вскрикнула Татьяна Голубкина. – Люд, это же минималка!

– А может быть, а ещё до пенсии сто раз подохну?

Это был один из приколов её матери, которая на вопрос “How do you do?” запросто могла ответить: «Сдохнуть бы поскорей!», или «Всё равно подыхать!». А Бог учитывает наши хотения.

Людмила Григорьевна сказала:

– Лер, ты говоришь ерунду. Да, мама болела, и поэтому была в депрессии. Но ты ещё молодая девочка, ты должна замуж выйти, детей рожать!

И почему все всегда решали за неё? Да не любит Лера детей! У самой же Гайденко было двое: тридцатипятилетняя Алла и двадцативосьмилетний Мефодий. Алла работала в администрации начальником отдела, получала уже третье высшее образование, полиграфическое. Мефодий закончил МГУ, экономический факультет. И оба они до сих пор не встали на половой учёт.

Видно, что Гайденко страшно боялась, что Лера теперь попросится к ним на работу. Но та совершенно не собиралась столь обременять их комбинат. И, это притом, что идти работать к ним в глушь, за копейки, никто не хотел! Зарплата там всегда была ниже прожиточного минимума, об этом даже в районной газете писали! На комбинате поварами и судомойками работали психически больные люди, умственно отсталые, алкашня, и прочие отбросы общества. Такие были понятия у начитанной Анастасии Владимировны: «элита», «высшее духовенство» и «отбросы общества».

– Я же столько раз говорила Насте, что нужно получать инвалидность! – вновь застонала Голубкина.

Лазарикова хотела того же самого, и мама вполне справедливо окрысилась:

– Так для этого же полгода надо в больнице лежать! А моя дочь, она что, одна в квартире жить будет?

– Я буду её иногда навещать, – неуверенно пообещала Надежда Васильевна.

– Понимаешь,– объяснила Лере мама,– в больницах к инвалидам очень плохо относятся, их там никто не лечит.