Иван Карасёв - Илона и Анжела

Илона даже не обратила внимания на его сентенции о знаменитой американской актрисе, она их не слышала. Какая Мэрилин Монро? К чему? Она чуть отстранилась, опустила букет и смотрела в глаза Никите. Но он притянул её лицо и снова стал покрывать его лобзаниями. Она вдруг почувствовала, что теряет равновесие и сейчас упадёт, букет уже лежал на полу, но сильные руки подхватили её и понесли. Они уже знали, куда нести, и они оба знали, что нужно делать. Всё было как во сне, но это был не сон, а явь. И в этой яви она вдруг почувствовала себя женщиной, полноценно, так как никогда раньше не чувствовала. Когда, наконец, они оба устали, и Никита оказался просто рядом, Илона бочком приткнулась к его плечу, он подвинул руку и обнял её. Они лежали так долго, а Илона водила пальчиком по его лицу, трепала чёрные волнистые волосы и большие смешные уши, которые он уже не старался прятать.

Два дня пролетели незаметно, они вышли прогуляться только пару раз, по одиночке проходили вестибюль, соблюдая полную конспирацию, чтобы не попасться вместе на глаза дежурной. И Никита старался проскочить обратно незаметно, чтобы избегнуть ненужного вопроса. Это было нетрудно, стражница морали любила поболтать с жильцами, по большей части с бабушками, они были доступнее, чем их высокомерные дочери-жёны министерских начальников.

В воскресенье, часов в двенадцать, позвонила мама, погода позволяла оставаться ещё на одну ночь, но в понедельник отцу надо на работу, поэтому приедут рано. Пришлось вставать в семь утра и восемь провожать Никиту. Он прошёл мимо удивлённой вахтёрши, принявшей смену, и на вопрос: «А вы откуда, молодой человек?» ответил высокомерным молчанием. Ну а у Илоны был ещё час, чтобы ликвидировать все следы прошедшего уик-энда, следы так быстро пролетевшего счастья.

Мама была привычно говорлива: «А ты знаешь? Соседи-то отдали сына в Суворовское училище! Нет, ну представь себе, в наше время, и в Суворовское! И представь себе, ту развратницу из последнего дома по улице, муж-таки застукал. Кто-то позвонил в нужный момент. Такая сцена была! Вся улица слышала!» И, конечно, английский, куда же без него!

– Ты готовилась, Илоночка!

– Конечно, мама, – по традиции ответила Илона, – обязательно. А сама подумала, какой тут английский, когда мысли только о другом.

– Надо, доченька, осталось восемь дней всего. Последний рывок, ты должна сдать, с твоим уровнем, топить тебя не будут, но и повода дать нельзя. Чтоб этот английский у тебя от зубов отлетал. И МГИМО у нас в кармане тогда.

«У нас, – отметила Илона, – да, у нас». Что она сама решает в этом доме? Что ей принадлежит? Только тело её, и время, и то лишь когда родителей нет. Но английскую грамматику Илона клала рядом с собой и хватала, стоило маме приоткрыть дверь в комнату. Тогда она, держа в руках учебник, начинала уныло повторять фразовые глаголы – то, в чём чувствовала себя наименее уверенно, логика этих конструкций от неё ускользала – «take aside, take along, take through, take over» или «be cut off, feel cut off» и так далее. Мама слушала с довольной миной и, не желая беспокоить дочь, бесшумно закрывала за собой. Илона, откладывала повторение в сторону, включала магнитофонную запись фонетических упражнений и уносилась мыслями совсем в другую сторону.

По несколько раз в день выходила «проветриться», но дальше второго от дома телефона-автомата не «гуляла». Звонила Никите и, если он был дома, подолгу оставалась в кабинке. Она задавала ему бессмысленные вопросы, слушала его бессмысленные ответы, слышала его приятный, бархатистый голос и почти ощущала его физическое присутствие. Один раз удалось встретиться, они чуть ли не полдня провели вместе, прохаживались в обнимку в Крылатском, сидели на скамейке сначала в парке, потом посреди какого-то двора, целовались как сумасшедшие, она проводила ладонью по его лицу и глубоко вдыхала воздух, который нёс его запахи, её переполняло желание, но ничего, кроме скамеек им не светило в тот день. Да и время прогулки определяла мама, Илона просрочила, опоздала, придумала что-то в своё оправдание – ссориться с ней перед экзаменом очень не хотелось. Существовала надежда, что на выходные родители опять укатят на дачу, отец был совсем не против, но Александра Евгеньевна заявила, что Илоночке осталось три дня и надо помочь ей, нельзя пускать дело на самотёк, а то она будет плохо питаться, не высыпаться и придёт поступать с полным нервным истощением. В общем, ничего не получилось. Скорее бы уж экзамен.

15

Виктор Сергеевич повёз Илону в институт. Поехали на своей машине, водителя уступил заму. На работе сказал, что полдня его не будет, ни собраний, ни совещаний не ожидалось, поэтому можно было без труда отлучиться. А показаться следовало, по телефону Вершинин по своему обыкновению был скользкий как угорь, и Виктор Сергеевич посчитал необходимым навестить бывшего коллегу. Очень не хотелось видеть его оплывшее от жира лицо, следить за маленькими бегающими глазками и, более всего, пожимать мягкую, потную руку. Не хотелось, но надо, иначе всё может пойти кувырком и напрасными окажутся и визиты, и отданные дельцу от мидовского образования деньги. Руку всегда нужно держать на контроле, особенно в последний, решающий момент. Это Виктор Сергеевич знал чётко.

Если папа Илоны несколько нервничал, что было заметно, то она сама держалась на удивление спокойно, лишь возбуждена больше обычного. Её возбуждала малейшая деталь, малейшее происшествие. То, что обычно не привлекало её внимания, становилось важным и заметным: бабуля, бегущая за уходящим автобусом, лихач на старых «жигулях», обогнавший их «восьмёрку». Виктор Сергеевич посматривал время от времени на дочь и не понимал: таким образом волнение выходило наружу или она, как раз наоборот, хотела показать, что спокойна и её мысли вовсе не поглощены предстоящим испытанием.

В здание родителей не пускали, но Виктор Сергеевич предъявил внешторговское удостоверение и прошёл без труда. В коридоре перед экзаменационными аудиториями они расстались. «Ну, ни пуха, ни пера! – пожелал он дочке, – всё будет хорошо. Иди сразу, так лучше, меньше нервотрёпки». Она в ответ лишь согласно кивнула, а её отец продолжил путь до кабинета Вершинина.

Илона была уверена в себе и сама решила идти сдавать почти без подготовки. Добровольцев пригласили первыми, потом – по списку. Тема попалась знакомая, жёванная-пережёванная как выдохшаяся, давно потерявшая вкус жвачка, – билль о правах, классика; газетную статью из неизменной «Morning star» просмотрела – тоже ничего трудного, забастовки шахтёров. Сколько Илона учила язык в спецшколе, столько и бастовали английские да валлийские шахтёры. Казалось, это у них судьба такая – бастовать. Или просто британским коммунистическим газетчикам иные темы были неинтересны. Поэтому почти сразу потянула руку – готова. И вначале, на самом деле, отвечала без запинки, экзаменатор только кивал головой, он лишь поинтересовался, где её записи и, услышав в ответ об отсутствии таковых, почему-то странно улыбнулся. И вот когда дело дошло до разговорной темы, Илона поняла – что-то не так. Молодой, симпатичный мужичок с чеховской бородкой просто начал топить, таких слов-то Илона не слышала, в учебниках не встречала, а уж обороты, откуда он их вытащил, – половина непонятно. И Илона поплыла, однозначно поплыла, и чем больше она барахталась в море непонятных терминов, тем больше терялась. Куда девалась её недавняя уверенность? Она робко поднимала глаза на строгого преподавателя, смотрела на него и робела ещё больше, заикалась, мычала в поисках нужного слова, к глазам подступали слёзы, так начиналось хорошо, гладенько, и вот.