Иван Карасёв - Илона и Анжела

13

Это было счастье. Настоящее, полноценное, пронзительное, оно рвалось наружу и было способно заполонить, поглотить всё вокруг. И эту комнату со старой, обшарпанной мебелью шестидесятых годов, с засаленными около двери обоями, с грязным, немытым много лет окном. Счастье не замечало этого. Оно не видело сломанного бачка в туалете, из которого постоянно по тёмно-оранжевой, ржавой колее стекала вода в унитаз. Не замечало раздолбанный пол в спальне, где вместо двух паркетин на входе темнел почерневший от грязи бетон. Оно не обращало ни малейшего внимания на замотанный тряпками кран кухонной мойки. Вода там лилась тонкими кривыми ручейками отовсюду и меньше всего из того места, откуда она должна была струиться. Всё это было и не было одновременно. То есть вдруг эти бытовые неурядицы, которые в любой другой ситуации заставили бы Анжелу раздражаться, вдруг они стали ей совершенно безразличны и даже просто незаметными и неважными. Главное – Павлик был рядом, вместе с ней, и они были счастливы.

Правда, у Павлика была его работа, неофициальная, неправильная и даже (Анжелу передёргивало от этой мысли) уголовно наказуемая, но работа. Ему звонили и вызывали к определённому месту, обычно к какой-нибудь «Берёзке». Павлик быстро, но сосредоточенно собирался, уделяя внимание каждой мелочи в одежде, тщательно причёсывал свою русые волосы, и ехал «встречать» очередных немцев, французов, итальянцев или датчан. Затем нужно было сбагрить валюту или купленные шмотки. В общем, он зависал надолго, а Анжелу постоянно преследовал страх. Она боялась, что однажды всё кончится плохо, и он не придёт. И в е жизни будет сплошная пустота. Чтобы избавиться от дурных мыслей Анжела убиралась в квартире. Это помогало.

Ночевать уезжала к родителям. Мать работала, появлялась лишь вечерами, Машку устроили на вторую смену в другой лагерь и, пока Анжела появлялась дома, даже очень поздно, никаких подозрений новая жизнь дочери у матери не вызывала. Вечерами и так Анжелы практически никогда не было дома, поэтому ничего, по большому счёту, не изменилось. Только перехватив дочь перед сном, мать начинала зудеть о её вечерних гулянках, пьянках и прочих непотребствах. Но, кстати, с обретением собственного угла они с Павликом стали гораздо реже посещать «Молодёжное», и желание возникало нечасто, и далеко, ехать на метро с двумя пересадками или на автобусе почти полчаса. А до него ещё дойти надо. В «Черёмушках» были свои «молодёжные», но там тусовались другие компании, их никто не знал.

Да и вообще им было так хорошо вдвоём, в их вычищенной до блеска квартирке (Анжела даже окна вымыла, употребив на это дело не одну газету, и подклеила паркетины). Не доставало лишь одного – ночи, вечером ей нужно было идти домой, чтобы вернуться только утром. И становилось всё труднее перетерпеть эти долгие часы. Родительская квартира опостылела Анжеле до невозможности, она быстро стала чужой, всего за несколько дней. В ней даже готовиться к экзаменам уже не получалось. Взгляд останавливался на старых обоях и сразу же улетал далеко, туда в их убогую квартирёшку. Потому она перевезла в неё свои учебники и тщетно пыталась зубрить науки в часы отсутствия Павлика. Получалось не очень, а время шло, близились вступительные, но Анжела не печалилась сильно, когда подавала документы, было лишь полтора человека на место. Как-нибудь да пройдёт, не дура она ведь, что-то знает, что-то спишет. Горы шпор остались со школьных экзаменов.

Наконец, однажды оторвавшись от задачника по физике, она посмотрела на часы – время близилось к семи. А Павлик задерживался, он даже не позвонил. Правда, Анжела понимала, что в его делах могло просто не найтись времени, чтобы добежать до ближайшего автомата. Она снова взяла ручку и начала выводить решение. Не получалось, ещё раз, снова не получилось. Плюнула и взяла алгебру, интегралы и интегрирование. Те тоже не задерживались в голове, как входили, так и выходили. Подошла к окну, за окном было грустно, в июле лето испортилось, каждый день шёл дождь. Вот и сейчас мелкие капельки монотонно стучали по загаженному птичьим помётом оконному отливу. А Павлик всё не появлялся. Шёл девятый час, совсем скоро придётся двигать домой. «Домой? Разве там мой дом?» – спросила она себя. Ответ был известен, но только ей одной.

Павлик наконец появился, весёлый и довольный, обнял нежно и поцеловал в губы, вытащил из кожаной сумку бутылку шампанского. Снова поцеловал и прижал её к себе. Сердце заколотилось так, что, казалось, вот-вот и выскочит из груди. Всё тело ждало и вот дождалось. Но времени уже не оставалось. И тут Анжела приняла решение: взяла телефон и набрала родителей. К счастью, мать мылась, поэтому ответил отец, и она наплела ему про несуществующую подругу, у которой останется ночевать. «Не ждите, буду только завтра, целую», – выпалила Анжела, давно меж ней и родителями исчезли всякие нежности, но тут это неожиданное «целую» позволило ей быстро повесить трубку. Номер телефона она, естественно, не сообщила. Анжела повернулась к Павлику. Он её подхватил и на руках понёс в комнату. Эта ночь была для них.

Но на следующий день всё равно пришлось объясниться с матерью. Татьяна Сергеевна даже с работы отпросилась и пришла домой раньше, чтобы застать Анжелу днём, но та заявилась лишь в двенадцатом часу, в надежде, что все уже лягут спать, и она тихонько прошмыгнёт в свою комнату. Не тут-то было! Мать сидела на кухне с пустой чашкой чая, постукивала ложкой о блюдечко, уставившись в рваную дырку в клеёнке, и ждала. Едва услышав металлический скрип ключа в замочной скважине, она поднялась и, не медля ни секунды, метнулась к двери. Весь её вид: строго сведённые брови, горящие в тусклом свете слабой лампочки глаза, тонкая как натянутая стрелой линия губ и даже пальцы рук, сжатые в кулаки, словно она как когда-то собиралась поколотить дочку, всё это говорило Анжеле, что юлить и рассказывать придуманную заранее историю бесполезно. Тут либо всё, либо ничего.

– Ну и у какой же ты такой подруги ночевала?

– Мам, какая разница, ночевала и ночевала. Ты её всё равно не знаешь.

– Какая разница? Какая разница? То пьяная домой приходишь, то вообще не изволишь являться! Я твоя мать! И я должна знать, где ты проводишь ночи!

– Мам, мне через два месяца восемнадцать. Ты в моём возрасте уже год как без родителей жила.

– Я жила, я работала, у горячей печи на хлебозаводе стояла! – Татьяна Сергеевна перешла на крик, совсем забыв о спящем муже.

– Ну так мне тоже что ли у печи встать надо?

– Да уж лучше у печи, чем… – мать запнулась, подыскивая подходящее слово.

– Чем что? – Анжела уже поняла, что терять нечего, и лучше закрыть тему сейчас, раз стало кипеть, то пусть уж докипит, пусть даже крышку сорвёт, но сейчас, чтобы раз и навсегда закрыть.