Иван Карасёв - Илона и Анжела

Однако до понедельника оставалось ещё два дня, два долгих, бесконечных дня без привычных вечеров с Павликом, ему было некогда. Анжела не знала, чем себя знать. Очередной Дюма – «Десять лет спустя» был дочитан, да и не очень интересной оказалась третья книжка про мушкетёров. Повторять физику, математику невозможно целыми сутками. Надоедает быстро и устаёшь, голова не соображает. Она даже в продуктовый бегала с радостью, сама напрашивалась. Мать только удивлялась, что с дочерью случилось? А дома Анжела, наевшись досыта уроками, включала телевизор в родительской комнате, стоило лишь отцу отлучиться из дома. Мать не претендовала особо на пользование ящиком, ей было всё равно: что-то кто-то говорит, показывают ли старое кино или играет музыка – без разницы. Она была готова смотреть всё. Отец теперь, когда перешёл в электрики и имел нормальные, как все, выходные, по субботам чаще всего уезжал на рыбалку, а в воскресенье, отоспавшись за все дни недели, доставал из навесного шкафчика вяленую рыбу и уходил пить пиво с приятелями в гаражах, там же играли в карты и домино, поэтому на выходных его дома почти не видели. Так что телеящик был в полном распоряжении Анжелы. Она щёлкала поворотным тумблером старенького чёрно-белого «Горизонта» и пыталась найти что-либо интересное среди предложенных всеми четырьмя каналами передач. Удавалось с трудом, пара уже виденных кинокартин или, хуже того, какой-нибудь дурацкий «Таджикфильм». Смотрибельные передачи шли по большей части вечером, когда появлялся отец, а мать так и вовсе ложилась спать.

Но время имеет всё же обыкновение проходить, иногда к несчастью, иногда к счастью. Наступил понедельник. Анжела проснулась немыслимо рано для каникульного времени – в восемь часов. Неожиданно для себя сделала зарядку, вспомнила упражнения с урока физкультуры и дрыгала руками и ногами минут двадцать, потом душ, благо горячую воду уже дали, завтрак – сварила себе яйцо и попила чаю с вареньем. Глянула на большие настенные часы – без пяти девять. Боже, как долго ползут стрелки! Только секундная всё время – тик-так, но на минутной это тиканье почти никак не отражалось, двигаться ей было лень, не говоря уж о часовой. Та и вовсе будто заснула на одном месте. «Ещё два часа! Как долго!»

Анжела взяла в руки тряпку, которой они с матерью мыли посуду. Липкая от неотмытого жира она противно клеилась к пальцам. С такой чистую посуду не получишь, и Анжела намылила её жёлтым обмылком, старательно потёрла зажёванный кусок материи и прополоскала. Так два раза. Наконец за него можно было взяться без омерзения. Посуды в мойке стояло немного – три чашки, три тарелки и внизу сковородка из-под картошки. С ней пришлось изрядно повозиться – капельки жира, блестя на свету всеми цветами радуги, никак не хотели исчезать полностью. Всякий раз, когда Анжела поворачивала сковороду в сторону окна, маленькие, словно приклеенные к чёрному, закопченному с годами металлу, частички воды то тут, то там загорались жёлтыми и синими огоньками снова. Красиво, но к жиру Анжела испытывала чувство брезгливости. С этим надо бороться.

Наконец с посудой было покончено, а часы, увы, опять не продвинулись далеко – минутная стрелка прошла только четверть круга. Тщательно вымыла руки, теперь можно и собой заняться. Брови подвести, реснички тоненькие почернить, надо их сделать заметней, накрасить губы, усилить контур глаз, чтоб не казались азиатскими. Откуда у неё этот киргизский разрез? Анжела рассматривала себя. Оценка пять. Брови стали заметны, ресницы почти как у большой детской куклы, здорово! И глаза скруглились, даже будто побледнее стали, вовсе уже не карие да черноты. Теперь причёска, ей нужно придать правильную форму, вот так, вот, теперь небольшое, совсем не скуластое, как иногда кажется, личико в плотном венце густых каштановых волос.

Но время всё ещё тянулось медленно – девять тридцать пять. И сигареты на балконе кончились – не покурить. Анжела присела в единственное кресло в квартире – напротив телевизора. Его протёртую обивку, высвобождаясь из пожизненного плена, грозили пробить стальные пружины, они кололи мягкое место, но почему-то никому, кроме Анжелы это не мешало. По всем каналам шла какая-то муть, то перестройка и партия, то фильм для детей, вытащенный из совсем древнего загашника, то репортаж из дебрей капитализма. Выключила, уставилась в потолок. На побелке висела мёртвая паутинка с налипшей пылью. До потолка генеральная уборка никогда не добиралась. Там со стороны улицы на стыках со стеной пошли узорчатые трещинки. Верхний бордюр обоев в двух местах отклеился и трясся на сквозняке как осенний лист. Квартира давно просила ремонта, но его постоянно переносили с отпуска на отпуск. Анжела закрыла глаза, как она не хотела больше это видеть! А ведь придётся. Даже сегодня, ещё час пятнадцать до выхода. Под ухом зажужжал комар. Это он, наверное, зудел у неё в комнате всё утро, так что пришлось укрыться с головой. Анжела свернула отцовскую газету, выждала пока кровосос сядет на голую руку и с силой хлопнула «Правдой» по назойливому комару. Пятно крови у локтя, оказывается, способно доставить огромное удовлетворение. Но минутная стрелка по-прежнему стояла на месте, ну почти на том же месте. Комара сменила муха, она залетела в открытую форточку и стала носиться по комнате. Большая, чёрная, – тяжёлый бомбовоз ежеминутно тупо бьётся об стекло. Бац, бац, бац. Снова понеслась в противоположный угол, безумным пропеллером крутились прозрачные крылышки, наверное, сто движений в секунду. Её не прихлопнешь как комара. Анжела опять прикрыла глаза, попробовала повторять физику, интерференция – это, дифракция – это… Ж-ж-жу – мелькнула перед глазами муха. Не получалось с физикой, мысли всё равно перескакивали на другое, на то, что её ждёт сегодня. На то, что будет сегодня. Нужно просто сидеть в этом продавленном старом кресле и, может, опять попробовать включить телевизор. Не успела, за стеной сосед врубил музыку. Проснулся, он тоже работал в трампарке и, наверное, вчера был в вечер. С утра, значит, свободен и весел, вот и веселится:

Городок наш разделяет река,

Очень разные его берега!

И так обычно до обеда. Одна-две пластинки, от начала до конца и потом снова. А часы «Заря – маленькие, овальные с подрезанными, спрямлёнными уголками показывали только пять минут одиннадцатого. «Нет, дома сидеть и ждать невозможно!» Анжела поднялась, выпрямилась, глянула в окно – там висели низкие, непривычные для июля облака, но хоть не капало. Решение пришло мгновенно – надо пройти пешком две, три, четыре, сколько получится автобусных остановок. Время пойдёт быстрее.

На улице было не по-летнему прохладно, ветви деревьев раскачивал ветерок, с близкого, казалось, ещё немного и рукой можно достать, неба вот-вот грозил политься длинный, противный осенний дождь, и все прохожие, как муравьи перед грозой, торопились разбежаться по своим квартирам. Только Анжела не спешила. Она шла прогулочным шагом, изредка поглядывая на часы, время работало на неё, и она была всё ближе к цели. На Лобачевского, наконец решила сесть на автобус, пора – до двенадцати оставалось всего полчаса. Теперь можно было даже немного опоздать, небольшое опоздание для девушки – это хороший тон. В двенадцать она принялась искать заветный дом на Профсоюзной. Они были все одинаковые с той стороны – серые блоки пятиэтажек с промазанными чем-то чёрными стыками. Но вот он, вот подъезд, этаж, конечно, последний, пятый, короткий взгляд на часы – двенадцать ноль семь – отлично. Звонок в дверь. И улыбающийся Павлик. И его объятия.