Василий Шишков - Братья

«О ком это они? – невольно подумал я. – Ведь мать здесь». Она так плакала и с какой-то укоризной часто смотрела на меня, как бы спрашивая, почему я не плачу.

– Какой корабль?! Шавка! – слышалось сзади. – Ведь сколько раз она этим бюро ему угрожала!

– Ну, ладно…

– А что не так? Облизывает сейчас где-нибудь областное начальство и его золотую молодежь. Нету сегодня никакого бюро. Я узнавал…

– Из-за этой молодежи он и пустил себе пулю в сердце.

Меня резануло услышанное: «Как?! Мать говорила, что отец умер от сердечного приступа!» Мне показалось, что разговор стал громче.

– Они и знать не знают, что такой человек не выдержал их давления сверху. Этих возьми да тех прими… А кого принимать? Этих незрелых дубов, в пиве замоченных? Зато сама ведь в министерство целится, вот и прогибалась перед ними! Сама еще та шкура…

– Тише, Василий. Всё они знают. Просто жируют и бесятся, черти. Бесы настоящие!

– Что тише? Я несколько раз слышал, как она кричала ему из своего кабинета: «Да и застрелись, если такой праведный!» Вот она его и довела до пули в сердце.

– И брать не умел.

– Да знаю я его…

– Такой человек. Не человек, а просто чистая совесть!

– Он ведь специально надел белый халат.

– А ружье у него откуда? Он же не охотник.

– Да, говорят, старое, отцовское, незарегистрированное. Надел белый халат, снял ботинок и спустил крючок.

– Понятно…

– Поэтому Иваныч и заговорил так о красном халате, о совести.

– И не слышал никто…

– Так ведь во время перемены шумно было.

– Если бы хоть кто-нибудь зашел к нему или хотя бы позвонил тогда, часов в одиннадцать…

Я вздрогнул. Меня обожгла мысль о том, что в тот день из школы я пришел очень рано – до десяти утра. Два рабочих телефона отца я помнил с первых классов. До меня теперь откуда-то издалека стали долетать сзади слова:

– Главное, сейчас никто не слышит, ни Марго, ни Лысый.

– Да… Совесть у них глуха, потому и не слышат. Пока эта не позвонила, никто бы и не зашел…

– И эта хороша…

– Да, теперь уж точно нагуляется.

Эти слова заставили меня поежиться от воспоминаний о последнем чаепитии.

– Тише!.. А откуда она-то догадалась? Или узнала?

– А черт ее…

– Говорят, вроде бы было письмо.

– Да все они, бабы…

Сердце у меня забилось сильней. В голове зашумело. Я стал хуже слышать разговор. Возможно, мужчины стали отставать. Марго… Отец нередко называл так самую большую начальницу. Она была начальником его института. Да, ее звали Маргарита Константиновна. Какая-то женщина по дороге на кладбище извиняющимся тоном говорила матери, что Маргарита Константиновна сегодня очень занята, ее вызвали к большому начальству, она передает свои соболезнования и обещает помочь.

Подходя к автобусу, Николай Иванович попытался со мной заговорить о школе. Я что-то невпопад ему отвечал. У автобуса остановились дожидаться остальных. Я впервые был на городском кладбище. Обернувшись назад, я был потрясен печальной картиной. В голом поле однообразные каменные прямоугольники, уходящие вдаль. И где-то там, на краю этого каменного поля, зарыли в землю моего отца…

3

Через несколько лет умерла бабушка. К тому времени я учился на третьем курсе столичного мединститута. Заканчивались зимние каникулы. Город встретил меня пасмурно. Промозглый ветер с моросящим дождем заставлял прохожих раскрывать зонтики, закутываться в плащи. Долго ехал грохочущим трамваем, потом спускался вниз по разбитой асфальтовой дороге, обходя ручьи.

В маленький белый бабушкин дом я приехал последним. Людей было мало – только близкие родственники со стороны отца. Ее похоронили рядом с ним. Кладбище за много лет почти не изменилось, только увеличилось в размерах: стало больше однообразных, уходящих вдаль прямоугольных камней. Изредка вдоль дороги поднимались хилые стволы голых березок и верб…

После поминок на следующий день все, кроме тети, разъехались. Я же на два дня задержался в доме, где закончилось детство и началась моя юность. Тетя все дни проводила в церкви и на кладбище, а я перелистывал свои старые книги, пытался что-то читать, находил старые записки, тетради. Однако читать ничего не хотелось. На бабушкиной полке стояли книги по кулинарии, овощеводству, медицинские справочники и несколько церковных книг. Я взял старый молитвослов в потрепанном переплете, встал, подошел к иконке, зажег свечку, как это дела тетя, открыл на закладке и прочитал несколько молитв.

Собираясь положить молитвослов рядом с иконкой, я обнаружил, что к внутренней стороне обложки лейкопластырем прикреплен сложенный вдвое лист в клетку, из ученической тетради. Без всякого любопытства, скорее механически я оторвал лейкопластырь и под листом увидел сложенный, пожелтевший от времени конверт. Развернул и вздрогнул от написанного на нем: «МАРИНЕ». Быстро вынул из конверта лист бумаги. Перед глазами прыгали буквы полузабытого отцовского почерка:

«Марина, ты прочтешь это, когда меня уже не будет. Никого ни в чем не вини. Я ни на кого не в обиде. Просто я очень устал. Ты знаешь, и все знают, в чем дело. Сыну и матери скажи, что произошел сердечный приступ. Все будет хорошо, только постарайся помочь сыну. Прости за все».

Внизу стояла аккуратная отцовская подпись.

1

В свое время Петр Козлов был лучшим трактористом в деревне. Даже висел на доске почета в райцентре. В начале девяностых еще были такие доски. Потом запил. Старший погиб во время первой чеченской, а Петя запил. Все забросил: и работу, и дом, и даже рыбалку.

Однажды теплым июльским днем спускался Петр с косогора к реке и, как ни странно, был почти трезв. И что не менее странно – шел с рыболовными снастями. Поднявшись на бугорок, он увидел группу детей, несколько женщин и одного мужика, кричавших на берегу. С другого обрывистого склона к берегу бежали двое мужчин. Петя понял, что там что-то неладно, и тоже побежал к берегу. Подбегая, за камышами увидел, как два человека отчаянно барахтаются в воде. В этом месте река делала крутой поворот, и вода закручивалась в стремительную воронку. Этот участок пользовался у местных дурной славой: никто там не купался, даже на лодках старались близко не подплывать, а приезжие по незнанию иногда лезли в воду и нередко тонули.

Петя бросил удочки с сачком и побежал к берегу, раздеваясь на бегу.

– Ой, пропали, пропали девки, – причитали бабы.

– Сетью, сетью их ловить надо, – подхватывал, размахивая руками, Коля-дурачок.

– На лето к Машке Косой приехали – и вот, заплыли…

– Да они же за венками поплыли.

– Какими венками?