Стэн Голем - Везучий, подонок!..

– Майской розой на Руси (у старушки получилось: на Гуси ) звали высохшую коровью лепёшку. Где девалась ваша трапочка , неуч? – вступила в беседу третья обитательница очередной «Вороньей слободки», представитель ещё одной древнейшей профессии: меццо-сопрано Одесской оперы Милица Львовна Сафьянцева. Стоя у плиты, влетев в беседу проворно, как птичка, сухая чопорная старушка с аккуратными буклями не производит ни малейших движений. Зачем? Соседи надоели, как летние мухи, ещё одна встреча ничего не добавит.

– Какая тряпочка, Милиция Львовна? – попался наивный Михеев.

– В которую надо помалкивать! Согрейте чаю, Полицай Егорович. Человек с дороги. И марш на службу, горе моё, к вам очередь от подъезда.

Субботин поморщился: соревнуясь в красноречии, соседка порой бывала избыточна. Егорыч, если вдуматься – прямой мужик с добрым сердцем, саркастичный и неожиданный. Летяга старшой, бывший командир танковой роты. Списан вчистую по инвалидности, о причинах которой умалчивает: не бабье дело-с! Ночами стонет от боли, а утром, ипучий мёд , щебечет непристойности про пассажирок. «Лопни, но держи фасон! – фыркала старая дива. «Не подеритесь, цветы запоздалые… в рот вам ноги», – размышлял Субботин, копаясь в замочной скважине. Но надо было что-то ответить:

– Не наезжай, броненосец, в потёмках. Отбой воздушной тревоги. Вечером рюмка, но на большее ты не рассчитывай. Я за рулём. Троллейбус веду под уздцы.

– Я просто млею от подобного юмора, – признался Михеев. – Тебе и самоката в деревне никто не доверит.

Субботин вновь сморщился. Тяжеловесные остроты катались с грохотом по квартире, как брёвна. Но всё же грубить не стоило. И Вилька снова повернулся к таксисту:

– Говорить то, что думаешь – не всем доступная роскошь. Так говорил Конфуций. Можно дополнить… скрывая великий замысел, философ выглядит весёлым и откровенным. Оц, тоц, первертоц! Я без тёщиного дома мимо шуток не хожу.

– Неразумно зубы скалить, если их в помине нет! Не трать усилий, торговец чужим добром. Твой Город в руинах, пропит и разграблен. Пора вас, мелкие захребетники, прибрать к рукам рабочего класса. Гарем твой, небось, филонит, клиенты бесятся до усрачки… а ты как сволочь валяешься на лестнице, бомжом неприбранным… и чвокаешь нижним бюстом.

– Глядите, пролетарий нашёлся! А не смотать ли тебя в колючую проволоку? Герой мемориала «Извоз в оковах страстей». Эх, Вася-Вася… фэншуй ты недобитый, язви тебя в душу. Вот погоди, вернутся кореша с Первой Конной, к стенке тебя поставят.

– Не вернутся. Кореша твои последнего жеребца в овраге доедают. Талант человеком крутит и вертит, и человек становится беспомощен. Когда владеешь тем, с чем не можешь справиться, приходится пресмыкаться. Вот мой ответ. Глубокомысленный и простой. Ты, Вилли, фарисей… и где-то гроб повапленный. Девушки тебя не прельщают! Даже Милица, вон, нос от тебя воротит.

– Ревнуйте молча. Не дай бог, услышит меццо-сопрано… падёшь, как Иуда Искариот, безвременной страшной смертью. Всё, диспут зашёл в тупик. Ты полон софистикой, как садовый компост червями. Стопы стихотворные хромают, слог библейский, и тот перевран. Ты лучше вот что. Возложи-ка левую руку на англо-русский словарь и донеси своё кредо. В трех кратких императивах.

– Кредо возложить? В кооператив?!

– Сформулируй творческое кредо. Так сказать, символ веры. В трех не слишком туманных фразах.

– Хитришь, лукавый мавр! Двух слов в простоте не скажешь. Попробуем… не быть, а паче всего не выглядеть ангелом, это во-первых. Не попрошайничать, не брать взаймы или совета от нечестивых… ходить к ним, короче, незачем. Пореже быть гадом. А кем тогда? Хм-м… не терять достоинство в присутствии проверок или бандитов – и к пассажиркам не приставать. Могу продолжить, но главное, вот оно.

– Феерично! – сказал Субботин. – Про ангела ты крепко меня уел. Лицемерие – мать всех грехов… а может, отец. У нас ведь какая служба?

– Что для людей ни делай, почаще оглядывайся. Улыбнутся в лицо, плюнут на спину.

– На себя лучше посмотри. Пока ты не убедишь клиента, куда ему плыть, каким маршрутом, а главное, что это сам клиент до всего дотумкал, часами вертишься нижним бюстом. На пенсии буду работать дрелью… Ну что, мученик веры, тяпнем-ка по глоточку. Я пересох, как старый сухофрукт. Тост! За нескончаемые мелочи жизни! За вечнозелёные светофоры.

– Избави Боже! Покалечится вся движуха. Во тьме ты рождённый, Вилька, во тьме невежества и издохнешь. Сам же рассказывал, в роддоме свет погас в ту минуту, как ты на свет появился. Тебя, похоже, по звуку под столом и нашли… лежал и спокойно покряхтывал, обдумывая новую комбинацию. В происхождении нет полной ясности. Слышал, что из крестьян, но это не точно. Скажи, а в чём же тогда смысл жизни? Деньги ваши, будут наши?

– Смысл жизни – в ожидании счастья. А счастье, бывший танковый бог – покой в душе и небо в алмазах. Да свершится сие однажды…

– Молитва лакея. Мы не рабы, Уильям, мы дети Божьи !

– Аллилуйя! Скажи аминь на это. Пройдём по глоточку… займись пока резьбой по мясу и хлебу.

Питомцы школы Эпикура, наговорив друг другу с три короба, допили гордость винодела, винтажный «Реми Мартен». Субботин, агностик и лютеранин, алкоголь практически не употреблял, но часто превозносил его. Вполне хватало того, что подносили клиенты. Другой натурой брать, а предлагали много чего, риэлтор брезговал. Зато гостинцам был искренне рад. Однажды благодарные переселенцы из питерской коммуналки прислали мёд и сушеную рыбу из Подмосковья. Не порти карму, живи без горя, повторял коллегам Субботин.

Михеев был завзятым конфуцианцем. Цитировал мыслителя по всякому поводу, но мало уживался с его сентенциями. Размеренный мозг танкиста соседствовал в таксисте с поистине взрывным темпераментом. Сапёр какой-то, прости Господи, не танкист! «Скажи на милость! – размышлял Вилька, домывая посуду. – Первая заповедь таксиста – ангелом не казаться. Со стороны посмотришь, обычный с виду укурок… ан вота вам, светик ясный». Расставаясь, соседи дружески похлопали друг друга по животам – закуска на столе была, как водится, Вилькина, Михеев хронически не успевал едой запасаться, карма сухомятки и многочасового пребывания за рулём непрестанно угрожала ему геморроем – и разошлись, усталые, но довольные, как поединщики с кулачного боя на Пасху.

Переодевшись и заглянув в ежедневник, забив бельём стиральную машину, Вилька, блаженно охая, принял ванну «с пеной у рта», по выражению того же Михеева. Щёлкнул по носу нырявшую поблизости резиновую уточку, подарок Даши на Новый год. Освежившись, надеялся забраться на отдых в свежие простыни, да не тут-то было. Грянул вызов, телефон звучал так отвязно и громко, что представлялось очевидным, кого хотят и почему сие ничем хорошим не кончится.