Григорий Корюкин - Золото Ван-Чина. Премия имени Ф. М. Достоевского

Вера смотрела со скалы вниз. На лагерь, в котором копошились люди. На горящий костер. На серые палатки, накрытые пологами. На унылый лес. Великое множество деревьев от горизонта до горизонта. И на ее нахлынула грусть. Ей вдруг стало себя жалко.

Она вспомнила маму. И ее несогласие с выбором профессии геолога.

«Доченька! Милая! Подумай о себе. Пока молодая – все интересно. А потом? Семья, дети – какие могут быть командировки в поле? Пожалей себя. Ты у меня красавица. Тебе звездочкой быть на небе. А не кротихой всю жизнь ковыряться в земле. Разве это профессия для миловидной девушки?»

Вера посмотрела на себя, как на миловидную девушку, и ужаснулась – к ее куртке прицепилось десятки клещей, которые как кровожадные маньяки ползли по одежде в поисках голых участков тела. Ей стало мерзко!

Она стала быстро спускаться к реке. На скалистых скатах деревьев почти не было. Зато многочисленные кусты хлестали на отмажь по лицу. А влажный мох под ногами скользил и не держал. Несколько раз Вера падала, ухватившись за ветки кустов и катилась на спине стремительно вниз. Рюкзак с пробами больно колошматил ее по голове. Наконец она вышла к реке. Перешла по каменистым валунам русло реки. Взобралась на террасу и стала счищать с себя клещей. Клещи вцепились в куртку намертво. Вера брезгливо сбрасывала их в воду. Настроение было омерзительно-гадкое. Слезы подступили к глазам.

Солнце уже склонялось к горизонту. Тайга затихала. Лишь последние лучики солнца ослепляли макушки деревьев. Река погасла и умиротворилась. Тонкая беловатая пена кружилась в водоворотах. Повеяло сыростью. От дыма костра лагеря воздух казался белесым.

Я спешил в лагерь. Темная тропинка по растаявшему снегу вела меня к палаткам. Вера сидела на рюкзаке и печально смотрела на бегущую воду.

– Вера, привет! Ты что здесь сидишь? Пошли ужинать.

Я присел рядом на камне и заметил, что Вера плачет.

– Вера, что случилось? Тебя кто-то обидел?

– Григорий, скажи мне. Я неудачница. У меня ничего не получается. Нет здесь золота. Одни никчемные следы. Это я во всем виновата. Я – автор проекта, и мне придется отвечать. Нельзя было проектировать работы, основываясь на 3—4 весовые пробы предыдущих геологов. Мне очень страшно и обидно.

Вера походила на заплаканную девочку, невзначай разбившую любимый сервиз. Она смахнула слезинку с лица.

– Брось себя корить! Ты – прелесть и умница!

В лагере заголосила рында. Ее призывной звон звал на ужин.

– Мне кажется, что я плыву по течению по недоступному мне млечному пути. Мне 28 лет. А у меня ни угла, ни корыта. Одна ветошь. В работе провал. Ни жениха. Ни друга. Я еще даже толком ни с кем не целовалась. Все, кто мне нравился, проходили мимо. Где оно мое личное счастье? Да еще эти проклятые клещи!

– Послушай меня, милая Вера. Я такой же, как ты. Я также себя считаю виноватым из-за неудачного полевого сезона. В мозгах – белиберда, в мыслях – смрад сомнений. Голова идет кругом. Стал порывистый и злой, как меняющий направление ветер. Ничего не получается. Но я усвоил одно. Наше личное счастье – в работе. Терпение и труд все перетрут! Наш результат жизни в работе! Наше начало и наш конец! Надо работать! Я уверен, что-нибудь выклюнет. Откроем россыпь с тобой и назовем ее твоим именем. Россыпь Вера. Звучит. Это и будет след в твоей жизни! Идет? Согласна? Вытирай слезы! Улыбнись. Позволь, я тебя толком поцелую? И дай с тебя стряхну этих мерзких клещей.

Вера поднялась с рюкзака. Повернулась ко мне. И мы поцеловались. Я очистил ее спину от клещей.

– Завтра мы с тобой пойдем в маршрут на два дня в верховье притоков Ван-Чина. Надо опробовать там обнажения и провести шлихование водотоков. Выход в 9.00. Я все возьму. Тебе нужно взять легкий спальник, пикетажку, компас, мешочки для проб, молоток. Хельманн считает, что надо расширить поиски до истоков ручьев, которые впадают в реку.

После завтрака мы с Верой вышли на рекогносцировку. Пересекли по валунам реку. Пошли по невысокой террасе вдоль правого берега. Было видно, как в реке лениво шевелят хвостами рыбы – в основном пеструшки, гольяны. На отмели в воде метались у нас под ногами мальки. Птицы щебетали беспрестанно. Пахло утренней свежестью талой воды.

Стройный силуэт Веры плыл над кустарником. Ее небольшой рюкзак мелькал между стволами деревьев. Она шагала смело вверх по течению реки, шаги у нее были легкие и деловитые, словно она опаздывала в школу.

Долина реки выклинивалась, образуя структурный нос. Здесь начинался Ван-Чин. Реку питали пять притоков: Прямой, Безымянный, Длинный, Ветвистый, Каменский. На склонах между притоками слышались голоса и звоны лопат. Канавщики вскрывали обнажения коренных пород. Мы поднялись к канавам. Рабочие в позах гималайских медведей полулежали у канав и варили чифирь. Лишь Хряк и Серый орудовали кайлой и лопатой.

– Привет, кроты! Лом около вас не проплывал? Что опять кайфуем? – недовольным голосом спросил я. – Где бригадир Лукашин? Где Старшой?

– Не гони пургу, начальник! Старшой со Студентом разбирается. Мы только кружечку осушим. И будем работать, как звери! – ответил мне Анчоус, помешивая веткой чифирь в закопчённой кружке.

Но я и без него знал, что мужики будут работать, как неутомимые роботы, после кружки крепкого перекипевшего на костре чая. Они знали, что такое работа и заработок. Это были безотказные работники, отвечающие за свои слова и установленный план.

Подошел Старшой Лукашин.

– Утро доброе, начальник! Разбирались с Мишей по объемам выполненных работ. Сверяли категории пород. Уж очень у вас Студент дотошный! Молодец!

Олег Иванович Лукашин по кличке Старшой – самый возрастной рабочий. Ему стукнуло уже 53 года. Высокий, крепкий, лысоватый с большими сильными руками и хмурым тяжелым взглядом походил на доброго крокодила Татошу. Рабочие уважали его и слушались беспрекословно. Родом Лукашин был из Белоруссии. Там у него остались дом, жена, дочка, собака. Приусадебное хозяйство. Он был несколько раз женат. И считал себя грешником, которого черт попутал. Попутал основательно. Захотел разбогатеть. Взял кредит в банке. Начал обустраиваться. Организовал ферму. И купился на рекламу, что можно выращивать на белорусской земле мексиканские кактусы, из которых гнать потом самогонную текилу. Даже название текиле придумал «ЛУКАШКА». Посадил кактусы. Каждый день измерял сантиметром их рост. Ждал от них огурцы с колючками. Собрал урожай. Прогнал через аппарат. Получилась текила с мягким привкусом сивухи. Разлил по бутылкам. Наклеил свои этикетки. Подал на сертификацию и заблудился в чиновниках. Все захотели снять пробу. Дегустаторы забраковали. Текила не пошла. Лишь местным пьяницам очень понравилось. Но кредит надо было отдавать. Вот он и улетел на Дальний Восток на заработки.