Тамара Рыбакова - Исповедь Тамары. Премия им. Н. С. Гумилёва

Полночь, 27 апреля 2016 года. Пора перевести дух, снова ком в горле, слёзы не видят буквы. Сын мой спит, значит, не увидит моего состояния. И Слава Богу! Иначе тоже расстроится.

Продолжу двумя эпизодами из жизни папы – политзаключённого. В тюрьме постоянно меняли кучеров из заключенных, которые должны были привозить хлеб в лагерь. Не довозили, приворовывали, понятно, что от голода. Кто-то из начальства решил доверить это дело папе. Так до конца своего там пребывания инженер, лауреат Ленинской премии, Почётный горняк и выдающийся специалист горного дела в Советском Союзе Виктор Александрович Максимов стал кучером, грузчиком, извозчиком. Честность его поражала видавших всякое лагерных начальников. Привозил до последней крошки. Второй момент, более трагичный. Однажды в 3-х этажный барак, где помещались политические заключенные, напали убийцы, воры разных мастей из других бараков. Они были вооружены ножами, пиками, ломами. Среди политзаключённых были специалисты военного дела, арестованные либо перед самым началом Великой Отечественной войны, либо во время, либо после войны. Папа говорил, что это были люди образованные, выдающиеся, любящие родину. Бывшие военные взяли оборону барака в свои руки. Они расставили всех по определённым местам. Оружия у политзаключённых не было. Папу поставили у окна на 3-м этаже барака. Борьба шла тяжёлая, неравная. Папа увидел, как добивают политических на ступенях 3-го этажа и решился на отчаянный шаг: открыл окно и крикнул в толпу орущих: «Ну, что мы вам сделали, сволочи?»

И вдруг!!! Голос из толпы: «Максимов, это ты, что ли?» Папа в ответ: «Да, я Максимов, а ты кто, сволочь?» И эта самая «сволочь» заорал: «Стой, братва! Если такие, как Максимов, здесь, значит, что-то здесь не так!» Бойня так же внезапно закончилась, как и началась. Папа спросил: «Ты кто? Как меня знаешь?» И тот назвал себя: «Я Лёнька Ледяев, жил в Караганде, когда ты был главным инженером на шахтах. Отец мой погиб в первые дни войны. Нас с матерью оставалось шестеро. Я был старший. Младшие собирались около вашего дома, а ваша Томка выносила им хлеб и молоко. С вашего огорода Томка рвала паслён и отдавала маленьким. Они приходили и спали долго, были очень слабые. А когда вашу семью порушили, мы так оголодали, что я пошел грабить продуктовые магазины и машины, которые привозили колхозному начальству колхозные краденые овощи. Так семья продержалась какое-то время. Мать болела и умерла. Меня застукали на магазине, посадили. Вот я теперь здесь. Так что передай своей Томке спасибо, спасала нас от голода почти 4 года. А здесь такие же, как и я». И уцелевшие политзаключённые и сотоварищи Лёньки по несчастной жизни слушали эту исповедь, затаив дыхание. Лёнька сказал: «Братцы, пошли на тех, кто нас натравил на политических!» Толпа возбуждённо загудела. Папа попытался отговорить, но безуспешно: «Лёнька, вас же перестреляют! Остановитесь!» Лёнька крикнул в ответ: «Прощай, Максимов! Мы знаем, на что идём. Сначала мы их – гадов, а там что будет!» Они ринулись к казармам, перебили всех конвоиров до последнего. Кто-то успел вызвать подмогу, и всех бунтовщиков расстреляли. И Лёньку тоже. Папа потом удивлялся, что я ни ему, ни маме никогда не рассказывала о том, что подкармливала чужих голодных, несчастных деток, отрывая от своего скромного куска. Но гордился и часто маме говорил: «Если бы не наша дочь, меня бы не было уже давно»…

Пауза затянулась до августа 2016 года. Продолжу. Хочется еще рассказать о папе и о маме. В лагере он полагал, что дети и жена вместе. Переписка была запрещена. Разрешалось написать только 1 письмо в год, без жалоб на судьбу. О том, что маму арестовали, что мы, дети, чудом оказались в Анжерке у бабы Мани и деды Вани (приемных родителей моей мамы), он не знал. Мама отбывала срок в Томске-7, где были тогда радиоактивные заводы. На них работали заключенные безо всяких средств защиты. Там у мамы началась страшная экзема, раны кровоточили, на пальцах обнажались косточки, но от работ не освобождали. Летом 1954 года её освободили по амнистии из-за несовершеннолетнего сына Николеньки. Её здоровье было полностью разрушено: ни одного относительно здорового органа в организме не было. От потрясения у неё случился седьмой по счёту инфаркт. Она пролежала в больнице 6 месяцев, где её спасала жена друга юности папы Николая Слободчикова – Мария Степановна, удивительной доброты человек. Папу реабилитировали в январе 1955 года. 21 января в калитку бабонькиного дома постучали. Я была в детской комнате, а мама с бабонькой – в большой комнате. В этот день маму выписали из больницы, я привезла её домой, попросив соседа дядю Мишу Хасанова, занимавшегося извозом (у него была лошадь), помочь перевезти маму на телеге осторожно. Посадили маму в подушках на стуле, она была очень слаба и худа (кожа и кости). На стук в калитку мама встревожилась, но бабонька успокоила: «Это, наверное, к Томе». Я не спешила, знала, что ко мне никто не должен был в этот вечер прийти, тем более в 11 часов вечера. Стук повторился, но уже настойчивый, нетерпеливый. Я вышла на крыльцо и спросила: «Кто там?» Голос, показавшийся мне знакомым до боли, словно из другой жизни, ответил: «Я». Не веря своим ушам, смятению души, я переспросила: «Кто???» Ответ: «Да я». Это был папа. Он по голосу решил, что это его любимая Лёля. Я закричала «Папа!!!» и сиганула через высокие перила, бросилась на шею папе. Вслед за мною выскочил Коленька с криками: «Папа, папа пришёл!» Мы поднялись в дом. Около печки, пританцовывая, прихлопывая в ладоши, бабонька повторяла, как безумная: «Папа, папа пришёл». Мамочка не смогла встать, я сказала папе, что мамочка после инфаркта и очень слаба, он осторожно вошёл в комнату, осторожно обнял маму, и так долго они молча в объятии пребывали. От потрясения они не могли ни говорить, ни плакать. Я выбежала на улицу и кричала, чтобы все слышали: «Наш папа вернулся! Наш папа вернулся!» Соседи выбегали, целовали меня, плакали, приговаривая «Слава Богу! Какое счастье!» Да, это было счастье. На фото 1955 года, которое и сейчас у меня в изголовье в часах, мама с папой, на обороте рукой мамы написано: «Самый счастливый год моей жизни». Папа хранил эту фотографию и не раз вспоминал о надписи. После возвращения он собрал нас всех вместе и произнёс такие слова, которые стали путеводными в нашей дальнейшей жизни: «Мои хорошие, мы люди небогатые, но нам есть чем гордиться: в нашем роду не было предателя, изменника, негодяя, труса, подлеца, шкурника». После небольшой паузы он прочитал стихи любимого в семье Максимилиана Волошина: