Борис Алексеев - Иконописец. Премия им. Ф. М. Достоевского

Так и человек, побывавший в лагерях Гулага, в тюрьме или «на худой конец» в армии, обречён остаться недопонятым теми, кто этого лично не испытал.

Автор готов пересказать поминутно два долгих года из послужного списка военнослужащего Венечки Аристова. Однако опыт собственной службы подсказывает автору: как бы правдиво, или наоборот – образно, ни легла на лист стенограмма армейских будней нашего героя – ничего толком она не расскажет. Уж поверьте на слово – ровным счётом ничего.

Жизнь личности – это ежедневный поиск жемчуга на глубине. При этом всё лёгкое, наносное не выдерживает глубинных давлений, всплывает, смешивается с травчатым планктоном и пенистой волной выплёскивается на берег.

Ловцы жемчуга ныряют с камнем. Дополнительный вес позволяет им опуститься на глубину. В обмен на камень они собирают глубоководные раковины и возвращаются на поверхность моря с драгоценными жемчужинами в руках и сверкающими глазами.

Однако бывают случаи, когда человеку привязывают к поясу камень насильно. Тут уж не до жемчужин. Такому невольнику вырваться живым из глубины – большое везение. Гулаг в этом плане – глубина классическая. Тюряги, конечно, гораздо демократичнее Гулага, но со своими «коралловыми» особенностями. А уж армия по сравнению с ними – сущий курорт. Вот только курорт ли? Давление воды меньше, но соприкосновение со смертельной опасностью – то же. Ведь дышать невозможно на любой глубине.

Да, существуют профессиональные обстоятельства – охрана на вышках, вертухаи за спиной, холёные офицеры, обтянутые человеческой кожей. Кто они? – люди. А кто тогда те, кого эти люди убили как нелюдей, – Вернадский Мандельштам, Гумилёв?..

Хороший вопрос! Его поставила жизнь перед Венечкой с первой же недели пребывания в симферопольской учебке младшего комсостава.

Найти ответ, вернее, объяснить себе право на насилие одних людей над другими Веня пытался всю оставшуюся жизнь. К примеру, социальное насилие – это нормальное явление в демократическом обществе? Если «да», то вертухай – человек необходимый, и мы должны ему быть благодарны за то, что он взял на себя труд исполнять социально грязную работу.

Если же слеза ребёнка, расстрел Гумилёва, лагерные мучения и смерть Мандельштама, отца Павла Флоренского, Вавилова и прочих гениев русского мира недопустимы ни при каких обстоятельствах, тогда приговорщики и исполнители приговоров – безусловно не люди. А кто?..

Краткий послужной список нашего героя:

– По окончании симферопольской школы сержантов Венедикту Аристову, единственному из пятиста выпускников учебки, за «беспримерное» поведение не назначили звание «сержант», а присвоили (как плюнули на погоны) «почётное», вернее, оскорбительное звание «ефрейтор».

– В воинской части, где Венечка служил по распределению после окончания школы сержантов, командир полка лично сорвал с погон Венедикта две одинокие лычки. Так судьба, позаботившись о «неприкосновенности» своего протеже, вернула бывшему ефрейтору Аристову звание рядового и с ним «девственную послужную невинность».

«За проявленную дисциплинарную и политическую (!) халатность в отношении священного воинского долга» – так было записано в приказе по части.

«На свободу с чистой совестью!» – троекратно прокричал дембель Венедикт, выходя «под ёлочку» с чемоданчиком за порог КПП (парни осеннего призыва знают, что такое «ёлочка»).

Что ж, милый читатель, не будем поспешны в оценке проявленной Венедиктом непатриотичности. Ведь автор умолчал о многих испытаниях, через которые пришлось пройти нашему незадачливому герою с тайными слезами на глазах.

И вообще, пора понять: мы неодинаковы! Одинаковые обстоятельства одним из нас благожелательны, как зонтик в непогоду, другим губительны, как садоводу град с куриное яйцо!

Венедикт поцеловал входящую мать, взял у неё из рук сумки и проводил в прихожую.

– Ма, а помнишь, как ты всякий раз, застав меня дома, задавала один и тот же вопрос: «Сын, ты опять пропустил институт?»

Венедикт рассмеялся. Воспоминания прошедших лет заставили улыбнуться и мать.

– Кто же знал, что из тебя получится серьёзный человек? – мама присела на край дивана. – Можно я попозже приготовлю ужин? Поговори со мной, сынок.

Она расправила усталые плечи и приготовилась слушать.

– Мама, помнишь, на той неделе ты вот так же вошла в дом и увидела меня взъерошенного и ничего не понимающего?

– Помню, сын. Я тогда подумала, что у тебя случились ужасные неприятности. Ты был совершенно не в себе.

– Это так. Твой приход прервал мою беседу знаешь с кем?

– С кем же?

– С моим собственным Альтер эго.

– Не понимаю.

– Ну, это вроде внутреннего голоса. Иначе говоря, того, кем я хотел бы быть.

– И…

– Он сказал, что мы с ним смотрим в одном направлении, но с противоположных точек зрения.

– Как это?

– Очень просто. Мы оба смотрим вверх. Но он уже прошёл то, что мне предстоит пройти, и знает то, что мне ещё только предстоит узнать. А это значит, что он и я обо всём судим по-разному.

– Сын, ты говоришь загадками.

– Мама, сколько раз я изменял прекрасному и возвышенному ради, как мне казалось, ещё более прекрасного и возвышенного! Что за лукавый путал мои мысли и заставлял начинать, как школьника, всякий раз сначала? Ты помнишь, как я тяжело болел от всего этого, едва не потерял веру в самого себя.

– Ты вернулся к тому, с чего началась твоя жизнь – к художеству.

– Да, мама, да! Это стало равносильно прозрению слепца.

– Сынок, тебе скоро исполнится тридцать лет. У тебя есть работа, тебя уважают, в этом я не раз убеждалась, наблюдая тебя в храме. Когда-нибудь ты порадуешь меня и женишься на хорошей девушке.

Мама опустила голову, чтобы Венедикт не приметил набухшие на глазах капельки слёз.

– Главное, знай, я всегда с тобой. Хоть немного от меня теперь помощи, но…

– Мама, да ты у меня!.. – Венедикт обнял мать так же крепко, как она обнимала его в детстве.

Он помнил её объятья – жаркие любящие клети. Как хорошо было высчитывать минутки, наблюдая поверх маминых рук за секундной стрелкой на часах. Вот непоседа вскарабкалась вверх и подбежала к цифре «12». Мама, мамочка, держи меня ещё! Но вот захват слабеет, и клеть разваливается. «Мама, зачем ты меня так рано отпустила!» – щебечет маленький Венечка, раздумывая, заплакать ему или улыбнуться.

И теперь он, держа мать, краем глаза увидел те самые часы и ту самую секундную стрелку. Она подбиралась к цифре «12», как тридцать с лишним лет назад!..

«Пора», – усмехнулся Венедикт и расцепил руки, недодержав мать в объятьях до полной минуты секунд десять. Женщина будто прочитала мысли сына и, улыбнувшись, сказала: