Валерий Коновалов - Прѣльсть. Back to the USSR

Квартирный вопрос, который, по мнению известного булгаковского персонажа, испортил москвичей, был решён лишь в 2000-е, а в 10-ые у некоторых жителей столицы, не любящих проносить мимо своего носа ничего, что может принести пользу, метров этих было уже с избытком. Во всяком случае ныне подростки не испытывают прежних проблем: существует достаточное количество кафе, баров, дискотек, в том числе ночных, где можно провести время без опеки взрослых. Ну а в то время было так:

– Мам, я купил билеты в ДК МАИ, а Чаплин неважно себя чувствует. Билеты пропадут. Может, пойдёте с папой?

А фильм хороший, его бы самому посмотреть, но с возможностью получить в пользование квартиру на несколько часов не может конкурировать даже хороший фильм.

– А на какой сеанс? – спрашивает мама.

– На семь.

Она обращается взглядом к папе.

– Что ж, пойдём, – соглашается тот, не подозревая, сколь важно его решение для сына.

– Ладно, ну тогда я пошёл к ребятам.

Нужно срочно сообщить им о благополучном исходе дела. С домашнего телефона звонить нельзя: запеленгуют, – а действия по подбору «контингента», то есть девушек, которые согласятся прийти на вечеринку, должны последовать незамедлительно. Ещё и двушек надо для автомата наменять.

Происходит это так: молодые люди толпятся в телефонной будке, и Володя, главный в компании по части «уламывания», набирает номер очередной «герлы».

– Будьте добры, Ирину, – просит он, стараясь произвести впечатление воспитанного молодого человека.

Девушки были разные, и семьи, в которых они жили, были разные, поэтому иногда родители, и особенно отец, могли ответить довольно бесцеремонно. Но и в этом случае звонок не считался потерянным, потому что можно было перезвонить позже в надежде, что на этот раз к телефону подойдёт Ира, Лена или кто-либо из списочного резерва. Хуже, когда строгий папаша, начинал интересоваться личностью звонившего, но Вова и здесь находился:

– А это товарищ из института.

Институт – слово сакральное, против института не попрёшь. Значит, это серьезный молодой человек, а не шалопай какой-нибудь вроде Сергея или того же Вовы. Недолгое красноречивое молчание – и на том конце трубки наконец раздаётся:

– Ириш! Тебя к телефону. Из института.

– Приве-етик, это Володя. Как пожива-аешь?

В голосе Вовы появляются ленивые, томные интонации. Очевидно, получив доброжелательный ответ, он продолжает. Продолжаются и метаморфозы с его голосом, лицом и даже телом: Вова вытягивает вперёд губы, растягивает слоги, поза его приобретает вальяжность:

– Тут прогрессивная общественность активно интересуется, какие планы мы строим на светлое будущее?… Кстати, посмотрел на днях прекрасный фильм «Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?»… Сидни Поллака. Рекомендую… Нет, сегодня вечер обсуждений…

Друзья торопят, жестами указывая товарищу на часы: дескать, к делу переходи – ещё четырёх герлов надо обзвонить. Но Вова – ловелас опытный, его учить не надо: поторопишься – всё дело можешь испортить.

– Предлагаю встретиться для обсуждения картины. Докладчик – Чаплин… Нет, не тот Чаплин, но другой, «ещё неведомый избранник… но только с русскою душой»… Ну да, длинноволосый, в джинах… Нет, он уже исправился – в парткоме хранится его объяснительная… Взят общественностью на поруки.

Полученный ответ не устраивает Вову, но он не сдаётся:

– Сегодня стыдно дома сидеть: все трудящиеся отмечают день работника печати (или садовода в зависимости от календаря).

У девчонок могут быть свои причины для отказа: родители, занятость, физиология в виде наличия прыщика на носу и по мелочи ещё многое.

– Про подружку спроси, скажи, пускай с подружкой приходит, – перебивая друг друга и тряся его за локоть, возбуждённо шепчут в будке.

– А кто это с тобой разговаривает? Ты не один, что ли? – слышит Володя в трубке.

– Это с улицы шум: толпится тут масса трудящихся, – говорит он, сердитыми жестами предупреждая друзей не мешать ему.

Девушка делает вид, что верит, и разговор продолжается в том же духе: не сразу же соглашаться, даже если дома скучно и сама не прочь повеселиться…

– А сколько же здесь билетов? Это на четыре человека? – останавливает Чкалова мама.

– Не, просто фильм двухсерийный, – Чкалов старается говорить естественно, не желая быть заподозренным.

– Мм… – произносит отец озадаченно, – это во сколько же он кончится?

Родители смотрят на сына с подозрением, особенно мама. И не напрасно! По возвращении они видят квартиру преображенной: дым стоит коромыслом, на столе – очевидные следы пиршества, а среди лиц, не успевших покинуть жилище, выделяется своим ростом «неважно чувствующий себя» Серёжа Чаплин. Гости, поздоровавшись, тут же прощаются и в спешке удаляются. Чкалов идёт их провожать.

Девушка Валя была старше его и, наверное, встречалась с ним потому, что её парень ушёл в армию. Она привыкла общаться с ребятами уже серьезными, понимающими, кем хотят стать и наверняка станут, а он был ещё ребёнком, которому смутно виделось будущее, настоящее же представлялось чередой развлечений. Тот Новый год они встречали вместе с её подругой. Чинно сидели за столом, смотрели телевизор, пока подруга не ушла и они остались вдвоём. Долго сидели и целовались. Может быть, она и ждала от него каких-то действий, естественных в такой ситуации, но Чкалов остался целомудрен. Считал ли он такие действия невозможными, оскорбительными для их отношений, а если считал, то был ли прав? Как бы то ни было, он не оскорбил свое чувство даже помыслами. Оставшись в отведенной ему комнате один, долго не мог заснуть. Непростительное в таких случаях любопытство толкнуло его на недостойный поступок. Он знал, что Валя ведёт дневник, который лежал на столе, в её спальне. Встал и, как вор, боясь обнаружить себя, направился туда. Преодолевая страх быть уличенным, ловя малейшие движения спящей, стал искать… Лоб его покрылся испариной, кровь в висках стучала… Ох, а вдруг проснётся?!… Стыд, позор… Бросить и уйти? Но ведь вот она – может быть, тайна, и её сейчас можно узнать. Пугаясь шелеста страниц, не в состоянии вникнуть в смысл строк, в которые будто механически складывались слова, стал он листать дневник – и сразу бросилось в глаза: «Надоел мне этот Чкалов, люблю только Колю. Скучаю по нему, скорее бы он возвращался». Вернулся в свою комнату и, не пытаясь заснуть, просидел в кресле до рассвета.

Он и раньше интересовался поэзией Есенина, а после этого случая голубенькие книжки пятитомного собрания сочинений поэта перекочевали с книжной полки в комнате родителей в его закуток, отгороженный платяным шкафом и простынёй с нарисованной на ней скелетом рыбы. Читал, наслаждаясь и мучась, «упадонические» стихи, пока, наконец, не дочитался до того, что захотелось ему «отпустить бороду» и «бродягой пойти по Руси». Борода, к сожалению, росла плохо, не дотягивая даже до «козлиной». Это огорчало. Всё остальное было: желание выйти из-под опеки участкового, майора Пекишева, грозившего выслать его из столицы на 101-й километр за тунеядство, джинсы, намеренно продранные на коленях, дневник, купленный специально для «путевых заметок», скромная стартовая сумма (в дальнейшем предполагалось существовать на то, «чем Бог пошлёт»), были волосы, отращенные до плеч, – а бороды не было. Отчёт об итогах «хождения» предполагалось опубликовать в поэтическом сборнике «Шерстяная лампа». Надо сказать, что во время одного из дружеских застолий неожиданно выяснилось, что все молодые люди, друзья Чкалова, испытывают тягу к творчеству. Тогда и было решено издавать альманах «Шерстяная лампа», самиздат. Четырьмя главными редакторами альманаха стали, кроме самого Чкалова, Володя Долинский, Алеша Иванов и Игорь Даниленко. Первый сборник вышел в количестве 4-х экземпляров (по одному на каждого редактора) в 19.. году. Всего же было около 10—12 выпусков. Каков был уровень публикуемых там произведений? Чкалов ценил всех авторов, но отличал Володю, завидуя его мастерству владения формой. К своим же стихам, несмотря на то что его часто хвалили (и в первую очередь девушки), относился критически: его удивляло, как могут они не видеть слабость формы, пусть и при наличии искреннего чувства. Кроме стихотворений, он написал пьесу о дезертире и повесть, в которой было видно явное подражание Хемингуэю. Впрочем, подражание это заключалось лишь в том, что герои на каждой странице выпивали огромное количество алкоголя. Всё это были вещи, не выдерживавшие какой-либо критики. Вернулся Чкалов к графоманству, будучи уже студентом филологического факультета МГУ. Начал с того, что написал два рассказа, послужившие началом «Лоховских историй». Первыми слушателями опять же были девушки, которым всё это читалось в надежде завоевать их расположение. В основу цикла легли истории, рассказанные Сережей Г., который после окончания института и немногих лет работы на «почтовом ящике» ушёл работать «бомбилой» – таксистом. От него Чкалов не раз слышал то, что просилось на бумагу, и грех было не воспользоваться этим. Так как текст содержал откровенные выражения, Чкалов поинтересовался у лица, оформлявшего заказ, может ли это послужить препятствием к публикации? Ответ был такой: издадим всё – хоть таблицу умножения, лишь платите.