Сергей Сибирцев - Государственный палач

Фонтанировала моя черная фантазия, пока я стоял и с отвращением изучал поверженного неудачника жизни.

– Вы, сударь, юморист из «Вокруг смеха». Вы мне напомнили одного весьма просвещенного интеллигентного пародиста. Езжайте, я как-нибудь отлежусь. И пойду своей дорогой. Я ведь за хлебцем шел…

– Это называется «шел»! Летел, точно подстреленная ворона. Думаешь здесь отлежаться? А я потом мучайся. Вздрагивай от взгляда случайных гаишников. Форменный подлец ты и иуда, вот что ты такое.

И резко наклонившись, не образуя широкого русского замаха, впечатал-врубил ребром ладони сбоку кадыка, целясь в район сонной трубки-артерии. Затем окончательно обмякшего, ухватил за подмышки и перетащил на задние сиденья, благо в чехлы не успел обрядить – в химчистке застряли.

Только усевшись за баранку, широко огляделся, потыкался в близживущие молчаливые оконные стекла. Ладно, пока все тихо. Обывателям не до меня, не до моей отключенной случайной жертвы.

Подъезжая к застарелой, многолетней, развороченной и разворованной строительной площадке, я попытался проанализировать приключившееся. Случайно ли все это? Этот недотепистый интеллигент, любитель просвещенных пародистов, не желающий прозябать без хлеба, но прибегнувший к моей помощи, чтоб с комфортом отправиться в лучший из миров, на какую-нибудь аллейку в вечнозеленых кущах райского сада-Эдема.

Ну что ж, можно договориться. Можно даже и бесплатно. Могу я себе позволить на минуту стать милым альтруистом-гробовщиком? Разумеется, могу. Дядя примет мой бесплатный сервис с благодарностью.

– Дядя! Ты как, еще дрыхнешь? Вот что значит умеючи прищемить сонную артерию. Слушай, а может, тебя не будить? Еще вопросы станешь задавать. Интересоваться своей дальнейшей биографией. К чему эти формальности?

Вот же мне судьба поставила выбор: доставить этого неудачника в какую-нибудь травматологическую лечебницу или без похоронных церемоний успокоить навеки.

Очень внимательно, с некоторой раздражительностью наблюдаю за собой, за своими действиями, удивляюсь логичности своих поступков. Точно в настоящем нескончаемом сне, из которого никак не удается выбраться на чистую здравую колею.

Я тогда совсем не догадывался, что в скором времени мне предстоит повышение по службе. Через ночь или две меня назначат Государственным палачом.

И я со странной умелостью и сноровкой примусь четвертовать неисправимых государственных преступников.

И одной из первых моих пациенток станет моя возлюбленная жена, моя единственная отрада на том страшном свете…

Подтащив размякшего пешехода-непротивленца к самому черному провалу, я как бы решил передохнуть, позволить себе окончательно утвердиться в правильности своего выбора. В ямище, как и полагается, колыхался мрак, дно устилал сумеречный серый снег, который совершенно не прикрывал какие-то вертикально пялящиеся арматурины.

И надо же было случиться, что в эту трагикомическую минуту-заминку пешеход пришел в себя – его тихие, укоризненные глаза встретились с моими, ушедшими в себя. Одобряли или осуждали его глаза мои действия, этого я не желал понимать. Следуя логике жизни, скорее всего, одобряли, приветствуя мое жестокое решение.

– Ну вот мы и проснулись! А зря! Совсем ни к чему это. Умирать все-таки спокойнее во сне. Меньше жалких ненужных эмоций. Во сне, мне кажется, интеллигентнее умирать. Неудачникам.

Вообще зря, что я проговорился насчет «неудачника». Чересчур жестокая кличка. С таким прозвищем умирать ему будет тоскливо. Ты вспомни – ты же детский писатель, где твоя сердобольность к падшим?!

Нехотя и зло что-то новое ворочалось в моих, точно отвердевших, закостеневших, мозгах.

Не делая никаких поползновений встать, как-нибудь отдалиться от сырой гибельной искусственной промоины-котлована, пешеход, лежа ничком и двигая лишь выразительными, по-стариковски все понимающими глазами, все-таки заметил:

– Сударь, вы спешите лишить меня жизни? Зачем вы заботитесь о моей жизни?

– Так уж мне написано на роду. Заботиться о чьих-то чужих жизнях, – не преминул я ввернуть некоторую долю сарказма в трагическую ситуацию. – Ты лучше признайся – ты верующий? А может, ты вообще националист?

– Как смешно вы говорите, сударь. Где мне быть? Русский. И выходит, что атеистом быть не могу.

– Все это слова, слова! Ладно, какая разница… Нацистом или дураком русским предстанешь перед очами Создателя. Судя по твоему костюму и поведению, капитализма ты не приемлешь. А я, представь себе, имею некоторые капиталы в валюте, процентики с них же.

– Знаете, сударь, вы хоть и кривляка, есть в вас и хорошее, русское. Правда, русскому никогда не понять и не принять морали чистогана. Вот где беда. Вот где счастье наше.

Весьма интеллектуальный получался у нас диалог с этим поломанным неудачником. Мне, правда, не нравилось его неестественное спокойствие, и скрытая насмешка тоже присутствовала. Философ доморощенный! Разлегся, падла, и еще поучает!

– Послушай, а ведь ты прав. Если ты русский, к чему тебе сейчас жить? Сейчас все на чистогане построено. Ты же рожей своей русской мешаешь мне наслаждаться жизнью. А может, мне надоело быть русским? Мне прискучило носить гордое звание… русская свинья! Зачем ты, гнида, под ноги лезешь? Фары портишь своими солдатскими начищенными ботинками. Думаешь, если надраил вонючей ваксой, уже достоин жизни?!

Не на шутку разволновался я, заводя самого себя на окончательный, решительный шаг. Нужно разом покончить с этой вещающей мерзостью, отдыхающей у края могилы…

– Позвольте, я вас перебью. Напрасно вы тратите нервы на мои ботинки. Все очень просто, сударь. По телевизору на днях выступал начальник, отвечающий за уборку столицы. Он сказал, что по его указанию улицы посыпают солью, от которой кожаная обувь пересыхает. И посоветовал почаще смазывать кремом мои ботинки. А вы, сударь, так разнервничались.

Как ни странно, я внимательнейшим образом слушал все эти спокойные умиротворенные упражнения. И при этом глаза поверженного никоим образом не нагнетали в себе той ужасной тоскливой мольбы – предощущение небытия. Неужели этот наглец не чувствует, что ему осталось жить каких-нибудь жалких…

– Знаете, а мне не страшно уходить. Вот именно, умирать мне не страшно, – точно подслушал мои мстительные мысли этот неудачник жизни. – Пока вы, сударь, живы, я буду жить вместе с вами. То есть умерший я буду более жив, чем сейчас. Как это ни обременительно для вас, я до конца дней ваших останусь живым. Вот такой, не очень еще старый. Буду, точно паразит, жить в вашей памяти. В сердце. В душе вашей. Я понимаю, это нескромно – так долго прозябать на этом свете…