Сергей Сибирцев - Государственный палач

Нет, я безо всякой иронии согласился бы взлезть или хотя бы примерить суперменскую Гришину «жилетку», а там, глядишь, и прикипел к ней всем своим незлобивым сердцем. Но ничего не поделаешь, что не дано, то не дано, потому что ленив до безобразия, посты опять же не соблюдаю, то есть порою прожорлив до чрезвычайного неудобства в животе и облегчаюсь не грушевым взваром или каким-нибудь более уместным домашним квасом, а патентованной чужеземной пилюлей для чревоугодников. В течение дня также любовно прикладываюсь к горячительным напиткам.

То есть имею вполне заурядный эпикурейский нрав-организм. Зато имею кое-что не совсем привычное для обывательского воображения, держу сугубо для самооборонительных целей…

Пока я таким милым манером мысленно забавлялся с Гришей-сторожем, подразумевая, что имею дело с нахальной, но глуповатой мышкой, которую вот-вот же прихлопну, – эта дерзкая самоуверенная мышь, безо всякого оповещения, без размаха влепила носком (обрамленным в медь) сапога под самую коленную чашечку, после чего я, разумеется, взвыл от дикой, потрясшей всю мою нервную систему первобытной боли, и мое сознание стало как-то нехорошо меркнуть, давая сердцу странную спасительную передышку-перекур (видимо, подспудно догадываясь, что подобные хрупкие создания могут запросто сыграть в ящик от очередного болевого шока), но чрезмерно долго отлеживаться не позволило, так как ко мне имелись вопросы, на которые следовало реагировать, чтобы напрочь не обиделся задающий их, презрительно наклонившийся к моему взмокшему лицу и подозрительно поигрывающий перед ним смертоносным бритвенным зеркальцем.

Вопросы, кстати, были чисто риторические, проходные, не требующие спешного положительного ответа.

– Наверное, не хочется умирать. А? Мудик, зачем не посоветовался? Поторопился, а? Зачем убил наших? Вышка тебе светит! А, мудик? А зачем ждать, мучиться?

– Гриш… Ты забыл… Не «мудик»… Мудак… Да, не советовался… Извини!

– Заладил, гнида интеллигентская! Извини его… Умрешь сейчас! Все, сказал. А прежде операцию сделаю. Надо тебе помучиться. Чтоб помнил на том свете, кого обидел.

И решительный Гриша-сторож, оставив свой обидчивый занудный монолог, взял в свои устрашающие броневые челюсти веселый стильный стилет и взялся меня по-хозяйски ворочать прямо на лиственной куче.

Грубо перевернув на спину, вместе с редкими изящными пуговицами разодрал-распахнул полы моего фирменного пальто-балахона.

Принялся расстегивать ремень на моих заграничных портках, не справившись с хитроумной пряжкой, забрал из пасти своей складешок и, не церемонясь, взрезал слоистую, прекрасно прошитую сингапурскую кожу моего пояса, рванул вниз молнию замка на ширинке и уже своей зеркальной игрушкой остановил любопытствующее движение моей головы: мол, куда это Григорий навострился, едрена вошь?!

Все-таки, когда такие решительные и бесцеремонные пареньки лезут прямо в штаны, держа на изготовку, на манер хирургического скальпеля, бандитский складень, всякие черные подозрения начинают досаждать голове, едва-едва прояснившейся и отошедшей от болевого импульса…

Но холодное нержавеющее прикосновение Гришиной игрушки к взопревшему подбородку смягчило мое гневливое брыканье – мои глаза, надбровья, даже моя послушно вздернутая примятая бородка заизлучали саму послушность и доверчивость к самодеятельному экзекутору.

Причем, не разжимая зубов, я умудрился вставить вопрос:

– Гриша, я виноват. Не понимаю ваших намерений. Зачем?..

– А затем, гнида и мудак, что тебе больше не понадобится твой крючок, которым ты штампуешь собственных мудачочков. Понял, нет?!

Безусловно, я давно сообразил, что Гриша-сторож затаил на меня кровную обиду, шутить он не намерен, и ждать от него пощады…

– Григорий, вы культурный человек. Я тоже демократ. Поверьте, Григорий! – И я почувствовал, как от моей шеи наконец-то отлипла наверняка запотевшая зеркальная игрушка-складень. – Вы мне понравились, Григорий. Как человек… Как мужественный человек!

– Ты же типичный райкомовский таракан, ты, мудак! – вроде миролюбивым тоном проронил Гриша, строго возвышаясь надо мною, для равновесия опершись на одно колено, придавив им отброшенную полу моего шикарного, уже не сплошь белого пальто.

Я несильно пошевелил освобожденной шеей, подумал было прибрать-пригладить свою а-ля чеховскую бородку. Однако не решился беспокоить подозрительного Гришу – сейчас, пардон, не до красоты.

– Увы, Гриша, нет в моей анкете членства в КПСС…

– Ладно! Разболтался, демократ вшивый, готовься к операции. Будем удалять лишний отросток! Хо-хо-хо, – подлаживаясь под зверский киношный хохоток, несколько взвеселился доселе невозмутимый Гриша-сторож и для пущего зверства ухватился свободной несвежей лапой за девственно чистые белые плавки и почти тотчас же разомкнул свой хамский жам, его невоспитанные пальцы тут же ткнулись мне в бок, что-то схватили, и я разглядел, что он держит какую-то книжку, по виду и размеру – удостоверение личности или членский билет, с изысканно черными бархатными корочками, – явно не мое, откуда-то взявшееся на мне, чуть ли не в плавках.

Бог с ними, с корочками, но следует отметить, что поведение Гриши вызывает сожаление: лягается, точно конь, в штаны без спросу лазит, точно в свои, лапает грязными лапищами нижнее белье – совсем развинтился паренек! Придется принимать превентивные меры, иначе, чего доброго, на самом деле до моего «крючка» доберется…

В это же самое мгновение Гришу-сторожа точно ошпарили крутым кипятком, так его, сердечного, отбросило от меня, что даже я на какую-то долю секунды отбросил свои превентивные соображения, таращась на вставшего по стойке «смирно», ошалело замершего паренька.

– Прошу простить! Обознался! Инспектор 2-й категории Службы охраны Заныков Григорий.

И, отчаянно лупя на меня, растерзанного, расстегнутого, распластанного, свои вдруг ставшие казенными подобострастными зенки, замолк, ожидая дальнейших распоряжений.

– Вольно, инспектор Заныков, – на всякий случай распорядился я тоном малость рассерженного военного господина, на котором вместо бесстыдно расстегнутых светлых мешковатых брюк самые обычные штаны цвета хаки, с кумачовыми широкими прострелами по швам. – На сегодня я вам прощаю.

И уже стоя, заметно раздражительно морщась от вздувшегося волдыря под коленкой, от туповато-тянущей боли внизу живота, застегиваясь, оправляясь, неспешно отряхивая примкнувшие мертвые листья, лежалый какой-то мусор, нравоучительным генеральским голосом поучал.

– Деретесь вы, инспектор, пребольно… Видна выучка школы. Разрешите-ка, – протянул я руку Грише, с заметно выбеленным лицом даже в этом полумраке, все еще держащего в кулаке странную черную книжку.