Яков Сычиков - Хлеб для черных голубей

***

Мы сунули в её консервную банку по палке. Да, её это самое пахло рыбными консервами. Что, не нравится, господа? Вдыхайте глубже шлак цивилизации.

***

Долгое время я считал себя ничего не смыслящим в философии, пока не понял, что истинная философия – это философия без философии, и то, что мнил я философией, оказалось просто нагромождением ненужных фраз.

***

Мы с ним любили прелых девок. А как же без них.

***

Ты поздно понял, отец, что не можешь без земли. Сюда приехал ты, чтоб здесь твой род угас.

***

Такие, как Бурдин любят сладко вздремнуть с шальной бабёнкой и мыслями о своей гениальности, уверенные, что их талант протащит за собой всюду, но однажды проснувшись, им приходится осознать, что они проебали всё и самые бесталанные засранцы обошли их на столько, что уже не догнать Бурдинам, не проспаться, не пробздеться.

***

Кто поверит мне, даже если я заново выдумаю выдуманное?

***

Два сидака в транспорте. И вижу, как минимум, две причины. Один сидит, потому что обижен, у него нет девушки, нет собственной машины, ему не дают по утрам, не готовят завтрак, таким образом он мстит людям: хрена лысого вы у меня посидите, придётся постоять уж. И даже бабушкой его не разжалобишь. Другой тип – то же мальчик, но уже обзаведённый женой, он не обижен больше, он самодоволен и просто ему охота посидеть, немножечко комфорта для жопы. Он любуется своей наглостью, смотрит на себя со стороны, изнемогая от собственного тщеславия.

***

Несколько лет назад я расставил на столе четыре предмета, один назвав «нарк», второй «твор», третий «Я» и четвёртый «смер». И принялся думать в каком порядке их нужно расставить, чтобы осталось и «я», и «твор», а два других бы как-нибудь самоустранились. Я крутил их и вертел, не придя ни к какому решению. «Весь мир крутится и я буду так», − подумал я и забил. А вечером забрызгал семенем живот проститутки и рылом заснул в блевотине. Сегодня, спустя несколько лет, я вернулся к тому же вопросу, собрал снова на столе все те же вопросы (пепельницы не нашлось, заменил банкой огурцов), а затем я сдвинул все эти предметы в сторону и поставил вместо них один, назвав его «Бог». Эта была маленькая перламутровая пуговка.

***

Людям удаётся обманывать себя, находя друг друга. Спариваясь, они сосредотачиваются на взаимном сердце и предаются любви. Но браки и союзы разваливаются, если не скреплены пластилином, этот пластилин − Бог. Только возлюбив Бога, можно возлюбить женщину, и только − возлюбив Бога в ней. Каждый должен любить и чувствовать в ближнем Бога, того, которого любишь и ты сам. Красота не может стать укреплением. Напротив, привыкнуть и полюбить можно и некрасивую. Похоть же не исчислима, человек всегда будет мучим вопросом, почему именно эта женщина его, их красивых целый мир, хочется опробовать каждую особь в отдельности.

***

Ты говоришь себе, пусть Бог выйдет из комнаты, пока я утешусь. Но даже животные не испытывают сладострастия, ты же ведёшь себя, как человек. Но Бог не пускает в свой храм прежде, чем ты не пустишь его в свой. А твой храм − твоё тело, а Бог не терпит скверны, твой храм должен быть чистым от неё, так поверь, что нет ничего непреодолимого вместе с Богом. Достаточно одной мысли о нём, чтоб сдвинуть скалы и ходить по воде.

***

О кинце, присоветованном доброй тёлочкой из интернета. Хотя неправильно так говорить, ведь она не из интернета, она тоже где-то сидит. Нельзя забывать об этом, чтобы не проснуться однажды в матрице.

В фильме показана борьба добра и зла. Два главных героя противопоставлены друг другу. Наверное, это − Ницше называл «волей к власти», у героини это выражено как воля к Богу. Её путь к Богу через умерщвление плоти и разума, её записи ритуальны, они заменяют ей религиозные обряды и помогают поддерживать связь с Богом. В ничтожестве она являет собой величие. Её воля несокрушима, героиня блюдёт себя в сохранности и теряет девственность только, чтоб связать себя с доктором и пробудить в нём мужество признать в себе раба Сатаны и зародить в нём веру в Бога. Доктор жалок и тщеславен. Он осознаёт своё ничтожество, но пытается оправдать его «величием» мысли, подходит к изучению своих пороков с научной точки зрения. Этот самообман помогают ему поддерживать наркотики, расслабляя его чувства. Чем величавее он в своих делах, тем ничтожнее в сущности своей. «Сумасшедшая» указывает ему на это. Она предаёт своё тело ему, чтоб навсегда оставить в его сердце след. Судя по концовке, доктор что-то всё-таки понял − хотя бы то, что ему не удастся всё объяснить на бумаге, сложить эту бумагу в книги, книги в чемодан, и с гордостью и чемоданом спокойно догнивать в услужении низким инстинктам; «спрятаться под кровать» ему тоже не удастся. Но финал остаётся открытым. Ему решать.

***

Мода бывает не только на одежду, мода – это новые идеи, тенденции, понятия, мода не зарождается сама собой, ростки её бросает рука тёмного властелина мира. Подхваченные, вскоре они прорастают и рождают новые идеи, тенденции. Недавно в моде были розовые эмо и педофилы, теперь в моде охотники на педофилов и антиэмо, последовательность на лицо. Когда мне было 15, модно было быть скинхедом. Я никогда не гнался за модой, зная, что всё равно не успею. Но все друзья мои были скинхедами. Мне выпала честь наблюдать, и я наблюдал. Если меня спрашивали, я не говорил, что скинхед, но − что поддерживаю идею (нечто вроде этого). Один раз только меня попросили ответить конкретнее, в остальных же случаях никогда не было времени вдаваться в дискуссии. Вот мы, вон чёрные, ты скорее скин, чем нет; значит, хватай цепь и погнали.

***

Прискорбно, что приходится обсуждать такие явления как Масадов. Эта… как она там называется − мировая закулиса (какое классное слово, я бы на девушке с таким именем женился сразу). Висят портьеры, и иногда выглядывает нос, сморкается; в данном случае выглядывает не нос, но задница − и выдаёт нечто. И это нечто журналюшки подхватывают налету голыми руками и размазывают нам в своих статейках. А мы принюхиваемся: искусство? Постмодернизм? Да нет, говна куча.

***

Пастбище. Машина мать принесла нам обед. Мы (Маша, я и родители её) сидели на склоне холма, ели и пили из термоса чай. Потом снова пошли пасти, я залез в муравейник палкой и насмешил её отца. Вечером мы ужинали в доме: сало, мясо, огурцы. Маша пыталась доить корову, разлила молоко. Потом мы мылись по очереди в тазу. Помывшись сама, Маша помогала мне мыться. Она была в ночной рубашке, взяла мою руку в свою и прижала ладонь мою к своей бритой, гладкой и влажной щёлке. У меня встал, но родители были в соседней комнате. Когда легли спать, Маша полезла ко мне, тяжело дыша и фыркая. Я сказал ей прекрати и сжал руку её, хватающую мой член. Слышно было, как отец тихо сказал в темноте: «Совсем охуели». Впрочем, не зло он это сказал. «Прекрати», − сказал ей тогда я. «Пойдём на улицу», − потребовала она. «Нет», − ответил я непреклонно. Она на это слегка сжала мне мошонку, потом стала мастурбировать мне, вскоре я кончил обильной тёплой струёй и залил ею простынь. Она сняла с себя рубашку, вытерла ею и бросила под кровать. Я быстро заснул.