Татьяна Королёва - Туда, где свет

– Прочтите еще что-нибудь! – снова прозвучал голос Вадима Леонидовича.

Елизавета опять коснулась пальцами экрана смартфона и, не поднимая глаз на писателей, начала читать – второе стихотворение, третье.

«Ого, какие демоны сидят внутри этой хрупкой молодой женщины! Какие страсти бушуют!» – думала я. Мое первое впечатление прошло проверку на прочность, слушать было интересно, но мешала перенасыщенность образами; только успеешь осмыслить один, как на смену спешат следующие.

Закончив читать, Лиза подняла глаза на Руководителя, он жестом пригласил начать обсуждение. Наши дамы-поэты захлебнулись в восторгах: «Необыкновенная глубина, неожиданные находки!», «Свежесть, новизна, непохожесть на других!»… Один поэт в унисон моим мыслям сказал, что образы в стихах Елизаветы понятны, очевидно, только самому автору, что их слишком много, но высокое собрание уже предложило голосовать, и большинством было решено принять Лизу в Союз писателей, отправить документы в Москву на утверждение.

Как я поняла по разговорам, несколько человек были знакомы с творчеством Елизаветы и раньше, а остальным хватило… трех стихотворений, чтобы сделать вывод об уровне способностей или даже таланта молодой женщины и признать её достойной стать членом профессионального Союза. Меня удивило и даже немного позабавило то, насколько быстро и бодро прошла процедура обсуждения. А Вадим Леонидович уже просил выйти пред светлые очи писателей второго соискателя.

Андрей, более известный в узких кругах, как Андрюха, потому что «свой в доску», встал и забормотал:

– Не, ну, я же просто пришел посмотреть! Я даже документы не собрал, анкету не заполнил! У меня и рекомендаций-то нет! Ни одной! А надо, как я понимаю, целых три… Руководитель покровительственно улыбнулся:

– Так мы же все тебя знаем, Андрей! Я вообще считаю, что ты – самый лучший журналист в нашем городе; по стилю, образности тебе нет равных! Тебя ни с кем не перепутать!

– Да, Андрей, ты – наше всё! – неожиданно пафосно, хотя и с улыбкой провозгласила Валентина Чертанова.

Тут надо пояснить, что с Андрюхой я знакома лет десять. Он работал журналистом в разных изданиях, и ему порой трудно было «встроиться» или даже «втиснуться» в рамки редакционных заданий, а всё потому, что уж очень он неординарный, не похожий ни на кого, прямолинейный, наивный, дурашливый, немножко «городской сумасшедший». Самое, пожалуй, верное слово для его манеры письма – самобытность. Свои впечатления обо всем на свете он вносил в записные книжки, а впечатления эти были объемными, ярчайшими, наполненными такими деталями, что читающий его репортажи или заметки в газете, посты в социальных сетях словно сам участвовал во всех приключениях Андрюхи, видел происходящее его глазами, чувствовал вместе с ним.

Андрей не стал бы стараться, искать спонсоров и печатать свои творения, но друзья позаботились – опубликовали две книжки. Их трудно назвать романами или повестями, это некие записки, заметки, картинки с натуры. Первая книга – о путешествии Андрюхи в Англию, вторая – о его сыновьях. Сюжета, как такового, нет и в помине, нет героев в их классическом понимании, развития характеров; отсутствует конфликт и всякие прочие «мелочи», такие, как завязка романа, кульминация, развязка. Книги Андрея – своего рода «песня акына» – что вижу, о том и пою, но песня не монотонная, а залихватская, под которую хочется пуститься в пляс! Иногда посмеяться, поразмышлять, а порой смахнуть слезу.

Право, трудно представить, чтобы Андрея приняли в Союз писателей, чтобы Москва утвердила это решение. Его зарисовки, путевые заметки невозможно причислить, приткнуть к каким-то существующим жанрам в литературе. Да, образно, интересно, но сюжеты не были ни рассказами, ни новеллами; и слава Чехова или О. Генри Андрюхе явно не светила. А вот наши писатели и поэты думали иначе, в чем я тотчас же убедилась! Над залом пронесся шквал одобрения, дифирамбов и похвал. Тут же нашлись двое писателей, которые согласились дать Андрею рекомендации. Ошарашили его предложением быстро собрать все необходимые документы; проголосовали, приняли! Ура! Оставалось только дивиться тому, что судьба соискателей решается молниеносно, что писатели «пекутся» также быстро, как слоеные пирожки в наших пекарнях: семь минут – и готово!

Но довольно воспоминаний, мне уже пора на собрание.

В большом вытянутом зале, нет, хочется сказать – в большой зале – стоит пугающих размеров стол. Он длиннющий, на мой взгляд, простоватый, не вполне вписывается в эту залу с высокими потолками, с элементами лепнины – кокетливыми завитушками. Здесь бы вальсы танцевать да мазурку!

За столом рассаживаются писатели и поэты; с торца, который у входа, восседает Леонидыч, таким образом, у него главная позиция – по рангу и по расположению. Место напротив, то есть с другого торца, пустует, его никто не решается занять.

Появляются хорошо знакомые и малознакомые. Улыбаемся, раскланиваемся! Я жду еще двоих – Друга и Классика. Друг – поэт, его зовут Сергей Павлович Новоселов. Классик – прозаик, Сан Саныч Говоров. Они оч-чень занятые и быть не обещали, но все же!

Ровно в 17 часов Руководитель торжественно и медленно поднимается с места, чтобы начать собрание, и тут в зал стремительно входят те, кого я хотела видеть. Друг, проходя мимо меня, на пару секунд наклоняется к моей щеке, так близко, что я чувствую его дыхание, говорит тихо, почти шепчет: «Все будет хорошо!». Классик, как всегда нервно оживленный, проходит мимо всех не-классиков и садится на пустующее место, прямо напротив Руководителя.

Тот с непроницаемым видом произносит, что сегодня будут обсуждаться книги двоих кандидатов: Татьяны Соловьевой – это я – и Алексея Громова. «Сначала, разумеется, творчество дамы!» – кивок в мою сторону.

Тут можно обозначить два штриха к портрету Руководителя: его ведущее состояние – надменная бесстрастность, а основной речевой прием – сарказм. Почти всегда трудно понять, что он чувствует, зато ясно – спокоен и готов иронизировать над всем и вся, но это не мягкий юмор, а злые насмешки. Хотя на собрании ему приходится всячески гасить сарказм, наступая на горло собственной песне, но сие удается далеко не всегда.

Вадим Леонидович зачитывает первую рекомендацию в Союз писателей. Я везунчик, её мне дал сам Владислав Рябинин, который недавно переехал из нашего Западносибирска в другой город, поэтому на собрании не присутствует. О Владиславе Петровиче можно сказать «глыба», «мэтр», только личность такого масштаба не втиснуть в рамки определений. При всем том он сумел остаться – а это большая редкость – человеком интеллигентным, добрым, отзывчивым. Меня восхищают и завораживают герои его книг, сюжеты, пронзительная чистота и светлая грусть… У него издано больше 300 книг, они переведены на 30 языков. Он пишет безукоризненно с точки зрения стиля, формы. Содержание? Миллионы людей в разных странах читают его книги, и каждый говорит: «Он описывает моё детство, мои чувства и мысли. Мои раны и победы, звучание моей души!»