Глеб Пудов - Мозаика. Стихи, рецензии, эссе

Львов и дельфинов протест грациозен
против бездушья зимы:
в снах серебристых горят туберозы
жарким огнем Хохломы.
Стынет от ветра с немого залива
сосен пушистый эскорт,
старый дворец изукрашен на диво
словно рождественский торт.
Тихо, пустынно теперь в Петергофе —
благостный лик декабря.
С книгой, и креслом, и чашечкой кофе
вспомню чужие края…

… А сильный конь стремится на врага,
немую битву смертью населяя.
На чёрно-белом поле пешек стая
его движений ждёт издалека.
Волнует их предсмертная тоска,
особенности шахматного рая:
легко, неумолимо пожирает
шесть слабых пешек сильная рука, —
его рука, невидимого бога.
Без лишних сантиментов на алтарь
ненужной им победы бросит строго
и вымолвит чуть слышно: «Да не жаль…»
Цена победы слишком дорога,
если не пешкой победил врага.

Я проснусь сегодня рано,
уберу свои подушки,
и достану из чулана
мне знакомые игрушки.

Волки, зайцы, медвежата…
Из коробки пахнет мелом,
борода из серой ваты,
как всегда, обледенела.

Ёлка жемчугом сияет,
меж ветвей резвятся птицы.
И лишь крест дубовый знает:
дед Мороз не возвратится.

Большой, старинный, расписной,
с замком и плоской крышкой.
Внизу, у стенки лицевой,
зерном хрустела мышка.

Известный мастер «положил»
цветы на синем фоне,
когда-то мастер этот жил
в далёком шведском Сконе 3 3 Сконе – провинция в южной Швеции. .

Сияют розы как огни,
аканты плетью вьются…
«Jag älskar dig!» 4 4 «Jag älskar dig!» – «Я люблю тебя» (шв.) – поют они
и ласково смеются.

Ты ушёл как будто невзначай,
оказалась краткою дорога,
и друзья промолвили: «Прощай,
ты теперь, наверное, у Бога».

Замолчали струны. Тишина.
Песня уж над залом не прольётся,
души не разбудит ото сна
и в людских сердцах не отзовётся.

Незачем на прошлое роптать:
что случилось – то уже случилось.
Строчек твоих светлых благодать
словно летний дождь засеребрилась.

Когда на планете сгущается сумрак
и звёзды сверкают на стали ножей,
кладут бутерброды в три тысячи сумок
три тысячи мрачных ночных сторожей.

Они вереницей уходят в закаты,
безмолвно и медленно тают они.
Послышится вскоре работа лопат и
в сторожках немытых зажгутся огни.

Склады, магазины, бассейны, вокзалы,
дома, институты, парковки, сады…
Следят отовсюду и смотрят устало
глаза сторожей из ночной темноты.

Лохмотья погибших растений – на пыльном столе.
Пусты подоконники, полки, шкафы, шифоньеры.
Пятно на диване, что тускло мерцает во мгле,
стыдливо прикрыто кусочком старинной фанеры.
Не слышно ни звука. Лишь эхо в холодных углах,
как будто паук, притаилось и жаждет добычи.
Всё в прошлом: сомнения, радости, хлопоты, страх,
вернее сказать, они стали уж слишком привычны.
Что дом без людей? Равнодушие толстой стены.
Как песня без голоса, песня без нот и мелодий.
Теряем мы тех, кто судьбой благосклонной даны.
Трагедий так много, однако не меньше – пародий.

Хозяйки нет, пуста квартира.
Повсюду – пыль и тишина,
и даже белый кот-задира
уже не дремлет у окна.

Герань, вьюнок и орхидея
страдают молча без воды.
Какая чудная затея —
оставить глупые цветы.

В другой квартире их не надо.
«Прощайте, други», – им прорек
и навсегда в цветочном аде
покинул добрый человек.

Теперь смотрю на мир спокойно,
чудес и радостей не жду,
ведь в этой булке многослойной
изюм уже я не найду.

И пусть безумствуют поэты,
пусть ищут светлый идеал, —
возможно, не на той планете
я что-то дивное искал.

Прощай, пророк! И виждь и внемли,
исследуй души и сердца
(явился ты сюда не с тем ли?)…
А я – в кусты. Ламцадри-ца.

Беззащитна. Воровата.
Неуклюжа. И порой
этот хитрый провокатор
увлекается игрой.

День проводит у окошка.
Наблюдает, как бегут
толпы смертных понемножку
создавать себе уют.

Ночь полна тревоги смутной,
бега, удали полна!
Радость портят поминутно
шкаф, ботинки и стена.

Свернулась калачиком тихая кошка,
дыхание ровно, закрыты глаза.
Теперь даже я для неё – понарошку,
а мир шелестит, как весной – стрекоза.

Изящны и тонки её сновиденья
(старинное кружево тоньше едва ль!).
И если бродил среди строчек весь день я,
то в снах очутиться мне вовсе не жаль.

И вновь – преступленье! Коварная кошка
исчезла под старым столом.
Остались от мячика рожки да ножки,
от Фета – обгрызенный том.

– Ведь ты же читать не умеешь, мерзавка!
За что был истерзан поэт?!
И мне возразила преступница мягко:
– Прекрасен был Фет – на обед.

С домовым не дружит кошка:
домовой – седой старик,
со стола он наши крошки
собирать давно привык.

Эти крошки – нашей кошки!
Вот препона дружбе той.
Потому для рыжей крошки
вне закона домовой.

Кошка вдруг насторожилась:
взгляд – не взгляд, а быстрый нож.
«Что же там пошевелилось?
Это сразу не поймёшь…

Те же цвет, размер, повадки,
те же грация и стать.
Незнакомец хоть и гадкий,
мог бы мне и другом стать.

Он приходит, если здесь я,
и уходит, если – нет.
Как всегда, на прежнем месте,
и мяукает в ответ.

Впрочем, все они похожи,
и волнует их одно.
Надо мне быть с ним построже…
Но красив он, как никто!»

Ни радость, ни грусть, ни тревога…
Ни слёзы, ни крики, ни смех…
Теперь я на скучной дороге.
Ужели такая у всех?