Александр Венгер - С рифмами и без. Стихи, рассказы, миниатюры

Чтобы прекратить религиозные распри, китайский философ конфуцианского направления Линь Ден-Ляо предложил сделать все дни недели рабочими. Мао Цзэдун претворил его идею в жизнь. С тех пор в Китае нет конфликтов между евреями, христианами и мусульманами. Ни евреев, ни христиан, ни мусульман в Китае тоже нет. Так в наши дни разрешаются противоречия между тремя великими религиями.

Деревенский мудрец Гоги, которого односельчане справедливо полагали дурачком, пас коз и размышлял о том, возможно ли согласовать поведение бодливой Маньки с категорическим императивом Иммануила Канта. Решив, что это категорически невозможно, он стегнул Маньку прутом по облезлому боку и продолжил свои размышления. Гоги с детства мечтал придумать такую этическую систему, которая давала бы надежное нравственное обоснование всем естественным проявлениям животных.

«Ибо абсурдно, – рассуждал Гоги, – обвинять в аморальности неразумную тварь, лишенную свободы воли. Помимо того, – размышлял он далее, – у Канта бытие Божие выводится из нравственной идеи, а нравственность есть атрибут человека. Выходит, что существование Творца зависит от существования одного из его творений. Вай, как нехорошо получается!».

Это логическое противоречие очень мучило деревенского дурачка, но вовсе отказаться от идей замысловатого немецкого профессора сельский мудрец не хотел. Напротив, он решил распространить этическое учение на всю живую и неживую Природу. Никчемная блудливая Манька, бесплодная и не дающая молока, стала пробным камнем для его умопостроений, и об этот камень все они разбивались, как рыбацкие челны о скалистые брега Арагвы. И надо же было встретиться на гогином пути этой стерве, воплотившейся в образе козы!

В конце концов Манька околела. Казалось бы, теперь ничто не мешало Гоги завершить свою всеобъемлющую систему, но он затосковал, стал с нежностью вспоминать манькины сволочные выходки, перестал размышлять о высоком, запил и вскоре умер. На его могиле стоит простой деревянный крест, на котором кто-то вырезал похабную надпись про гогины отношения с Манькой. В действительности же отношения эти были чисты и невинны. Так пусть оба они покоятся в мире: и пытливый философ, взыскующий Истины, и его непутевая подруга, рьяный ниспровергатель всех истин. Господь да пребудет с ними!

Известный русский философ Иосиф Давидович Шмулькевич убедительно доказывает, что православие – единственная надежная основа демократии. Его супруга Софи, воспитанная в атеистическом духе, в спорах с ним нередко допускает некорректные выражения, но Иосиф Давидович остается спокоен и непоколебим.

– Пойми, Софочка, – мягко объясняет он распоясавшейся жене, – демократия, не освященная великой идеей, превращается в охлократию, власть тупой, бессмысленной толпы. Это сказал еще Пушкин.

– Никогда он этого не говорил! – вопит Софья Павловна. – Он написал «Гавриилиаду», и мы с ним смеемся над твоим вымученным православием!

Тогда Иосиф Давидович молча удаляется в свой кабинет. Он подходит к иконе Пресвятой Богородицы, висящей в углу, и истово крестится.

– Упаси меня, Матерь Божия, от греха женоубийства, – шепчет он.

Потом достает спрятанную за иконой казачью нагайку и снимает халат, приговаривая про себя:

– Умерщвление плоти – единственный путь ко спасению.

Страшный, голый до пояса, с нагайкой в руке предстает он перед супругой и начинает нещадно хлестать визжащую женщину. Дойдя до изнеможения, он возвращается в кабинет, прячет нагайку за икону, снова размашисто крестится и надевает халат.

Такие философские диспуты происходят у них пару раз в месяц. Конечно, какой-нибудь искушенный психоаналитик усмотрит тут скрытое извращение и не преминет помянуть маркиза де Сада. Однако на самом деле православный философ лишь оттачивает таким способом свой полемический талант, а Софья Павловна по мере сил этому способствует.

Остается добавить, что живут они очень счастливо, только Софи не носит платья с декольте, поскольку рубцы от нагайки слегка портят ее роскошное тело.

На ежегодном заседании Королевского антропологического общества с большим интересом был прослушан доклад некого одноногого миссионера об открытом им островном племени, название которого невозможно произнести из-за отсутствия в европейских языках соответствующих фонем. Мудрецов в этом племени метят особой татуировкой, которая наносится на подошву левой ноги. Меченый островитянин целыми днями сидит на скамейке, задрав ногу кверху, чтобы все видели, с кем имеют дело. Соплеменники обращаются к нему за советом, он же всегда молчит, ибо нет такого вопроса, который был бы достоин его внимания.

Если в племени обнаруживается два мудреца, то они садятся один напротив другого и каждый молча созерцает подошву собрата. Этот бессловесный диспут может продолжаться несколько дней. Тот, кто первым заснет и свалится со скамейки, считается проигравшим. Ему удаляют татуировку вместе со ступней, и после этого бывший мудрец становится исключительно болтлив. Все относятся к нему с великим почтением и внимательно его выслушивают.

Миссионер, рассказавший про эти обычаи, долгое время был мудрецом в племени с непроизносимым названием. Он мечтал проповедовать, но был вынужденный молчать. Поэтому он нарочно проиграл состязание, а в дальнейшем обратил в христианство всех островитян. Его оппонент, объявившийся на острове буддийский монах, оказался не столь сообразителен. Он до сих пор сидит, задрав ногу и тщетно ожидая возможности донести до новоявленных христиан учение великого Будды.

Среди животных истинная мудрость встречается нечасто, но я знавал одного мерина, наделенного ею в полной мере. Он был сив, спокоен и не обращал ни малейшего внимания на окружавших его кобыл. Мерин ходил неторопливо, покачивая головой в такт своим мыслям. Мысли эти были о смысле жизни, о законах мироздания и о том, дадут ли ему сегодня овса.

Насколько я помню, со смыслом жизни мерин так и не сумел разобраться. Зато законы мироздания ему удалось свести к трем основным постулатам, которых он, впрочем, никому не излагал. В его сивой голове они принимали причудливую метафорическую форму.

Из уважения к мудрости сивого мерина хозяин не заставлял его работать. Лишь изредка на нем катали ребятишек, и он нес их так осторожно, что даже самый маленький ни разу не упал. Мерин не кусался, не лягался и неукоснительно соблюдал десять заповедей. Он никогда не вступал в споры, прощал обиды и, как Иов, безропотно принимал язвы, насылаемые на него Господом.