Богдан Селиванов - Женские истории, рассказанные мужчиной

Дорогой, ты в шоке? Что-то смущает?

Ах, наверное тебе кажется странным, что у меня появился голос, когда как раньше ты слышал только шёпот. И что я, наконец-то, главная на сцене, когда как раньше я могла рассчитывать на роль хрустальной туфельки на ножке Золушки.

Да, раньше моя страна называлась «Закулисье», а теперь в ней существуешь ты.

И даже не думай о том, что я главная на сцене благодаря тебе.

Ни в коем случае! При твоей жизни я была никем, а вот после твоей смерти – стала всем.

Прости, я сейчас должна сказать красивую реплику. Обязательно должна!

В любой пьесе должны быть фразы, режущие пустоту и тишину, ты ведь это знаешь как никто другой.

Ты автор одной из самых запоминающихся реплик в нашей личной пьесе, настолько сильной, что я, по твоему мнению, должна была унести её с собой в могилу, а вместо этого – я принесла её к твоей.

Я просто обязана произнести её торжественно: «УДЕЛ ТУСКЛОЙ ЗВЕЗДЫ – ОТСВЕЧИВАТЬ СОЛНЦУ!».

Говоря это когда-то, ты имел ввиду меня, и я была вовсе не в роли Солнца.

Жан Пьер, дорогой, ЗВЕЗДЫ НЕ БЫВАЮТ ТУСКЛЫМИ, ПРОСТО ИХ СВЕТ КРАДУТ ТЕ, КТО СЧИТАЕТ СЕБЯ СОЛНЦЕМ. А вот это – моя красивая реплика!

Она вступает в противоречие с твоей, и они уже не могут звучать вместе. Так что на правах режиссёра, я возвращаю ее тебе обратно, не говоря «спасибо».

Твоя жизнь укрывала мой свет, а вот смерть освободила его. Ты просто прятал меня в своей тени, называя её светом. Какая аллегория! Считай, что мой успех стал манифестом твоей смерти.

Без обид, Жан Пьер. Но, если убрать патетику и вернуться из мира грёз в реальность, то я должна произнести очень скучную фразу: «я ломовая лошадь, и чтобы заработать себе на кусок хлеба, мне пришлось вспахать все поля – от горизонта до горизонта». И можешь не сомневаться, как только на этой лошади видели твою фамилию, выжженную клеймом на заднице, её нередко распрягали и гнали прочь, а иногда и стегали вицей.

Кстати, чуть не забыла! Я ведь принесла с собой реквизит к нашей пьесе, тот самый, что был в ней всегда. Надо признать, что я консерватор и терпеть не могу перемен. Все должно быть как было. Я прикипаю к вещам, обстоятельствам, людям. В некоторых моих постановках, которые я сыграла за эти годы сотни раз, реквизит настолько древний, что ему место только на помойке, но я так к нему привыкла, что заставляю его склеивать, сколачивать и перекрашивать.

В одном моём спектакле кровать, на которой я занимаюсь любовью с моим партнёром, скрипит громче, чем мы произносим реплики. Между прочим, зрителям нравится. Они считают, что это режиссёрский замысел, а на самом деле – у кровати возрастная непереносимость к фальшивой любви.

Я думаю, что вещи на сцене должны жить столько же, сколько и актёры, прикасающиеся к ним. Братство между реквизитом и актёром.

Поэтому ты и видишь в моих руках эти метровые колючие розы. Помнишь их предназначение? Напомню, когда мы занимались сексом, ты хлестал ими меня. Было больно, но приятно. Момент был запоминающимся, поэтому розы снова здесь. Красивые, скажи? Я принесла красные.

А вот это – жестяная бутылочка с чёрным пивом. С неё когда-то и начался мой алкоголизм. Этот флакон с диковинным зельем дебютировал в моей жизни вместе с тобой. Я была очарована и тобой, и этим напитком, который ты принёс с собой непьющей девушке.

Если бы я была простой и очень умной бабой, я бы не посмотрела ни на тебя, ни на это странное пиво. Но я же актриса! Мне нравится всё сумасшедшее и яркое: Сумасшедший Режиссер и яркое пиво.

Между прочим, вы оба стали памятными артефактами. В моей жизни больше нет ни тебя, ни пива. Я больше не пью.

Самым нелёгким делом было отыскать третий реквизит. За него мне пришлось рассчитаться своей гордостью. Ох, как нелегко делать это сейчас, когда её на донышке.

Не видишь реквизит? А вот же он, на моих ногтях. Это же лак. Тот самый причудливый лак, который я терпеть не могла, но терпеливо мазала, даже не подозревая, что он – твоя метка. Ты дарил его всем своим любовницам и самодовольно хвастался перед своим друзьями, говоря, что твоих девушек можно узнать по лаку на ногтях. Наконец, настал тот момент, когда в одном из спектаклей у трёх из семерых актрис на ногтях был один и тот же лак. Три из семи – эта комбинация была постоянной в твоём тотализаторе.

Только тогда у меня случилось прозрение. Когда я внезапно осознала, глядя на отмеченных лаком соседок по сцене и своей постели, что больше не хочу играть в твоём спектакле роль обманутой жены. В тот же день я узнала одну тайну, которая сделала меня сильной. У меня неожиданно появилась власть на тобой, которую я желала превратить в месть. Я загорелась этим желанием. Поэтому я быстро стёрла лак с ногтей, а твоё имя – из своего сердца. Оба действия подарили мне полную свободу, а желание отомстить добавило мне уверенности.

Так вот, в поисках третьего реквизита я отправилась по всем тем, на ногтях кого он раньше был. Ничего удивительного, что нашла я его у все той же Луизы, которая мемориально заложила флакон в свои сундуки старой девы в память о том, кто однажды пометил её как свою вещь. Рядом с пузырьком лежала фотография. Твоя фотография. Не удивлюсь, что ты был последним её мужчиной.

Ой, я хочу, чтобы ты представил эту мизансцену. Итак, я, Марианна Василеску, стучу в двери к Луизе. На мне ярко-жёлтое роскошное платье из последней коллекции Christian Lacroix, бирюзовые лакированные туфли на высоченной шпильке, сиреневый платок, очки-«бабочки», в руке – чёрный редикюль.

Всё это полито дорогим парфюмом и усыпано редкими бриллиантами. Чтобы добавить пикантности моменту, напомню, что Луиза живет на окраине Бухареста, в захолустном квартале. Да, с тех пор ничего не изменилось в её жизни. Звезда упала в хлев.

Луиза открывает двери и в страхе отпрыгивает в сторону. Наверное, она подумала, что я по старой привычке пришла её поколотить, как случалось не раз. Я ведь была «альфа-самкой» и яростно охраняла своё логово. Уверена, тебе льстило, как я отвоёвывала тебя у стаи сук.

– Луиза, – торжественно произношу я с порога. Это звучало не как вопрос, а как обращение к приговорённой к смерти.

– Да, – испуганно отвечает Луиза, кутаясь в свой халат.

– Я пришла к тебе, чтобы забрать у тебя одну старинную вещь, – продолжаю со сталью в голосе я.

Видел бы ты выражение её лица – она смотрела на меня, как на Кентервильское привидение. Уверена, в тот момент она подумала, что под вещью я подразумевала её жизнь.

Боже, я упивалась её страхом и беспомощностью. Нет, я конечно же не испытывала к ней былой ненависти. Наверное, мне было её даже жаль, но!.. Лишить себя удовольствия созерцать бессилие и униженность Луизы – я не могла себе позволить. Я буквально царствовала на руинах побеждённого города: