Семён Ходоров - Никогда ты не будешь майором

– Вот уж не думал, что боксёры могут быть такими слабаками. Я же тебе твердил – бороться и искать, найти и не сдаваться.

В данный момент, как раз, искать и находить было нечего, да и бороться – не за что, оставалось только не сдаваться и не срамить седину боевого капитана Сураева. Поэтому после вечерней поверки приходилось следовать чему то вроде солдатской молитве, позаимствованной у старослужащих. Когда накануне ночного сна сержант не своим голосом орал:

– Рота, отбой! – будущие курсанты в дружный унисон нецензурно провозглашали:

– Вот и снова день прошёл, да и на – - – он пошёл.

Дни, посвящённые строевой, огневой, тактической и политической подготовках, тянулись по черепашьи медленно. Цитата из грибоедовской комедии «счастливые часов не наблюдают» была явно неприменима к будущим офицерам. На самом деле они наблюдали не только часы, а даже минуты и секунды, которые отделяли их от ночного сна. Но, как сказал классик, «ничто не вечно под луной», всё всегда заканчивается: и хорошее, и плохое. В данном случае подходил к концу не то, чтобы плохой, а просто тяжёлый и непривычный этап жизни. Длился он всего навсего месяц и заканчивался принятием присяги. Она состояла из четырёх невероятно пространных, сложноподчинённых и сложносочинённых предложений и начиналась парадными словами «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, принимаю присягу и торжественно клянусь…» и заканчивалась устрашающей фразой «Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся». Последний фрагмент присяги звучал больше, как красивое клише, чем приговор военного трибунала. Особенно помпезно сотрясали сознание сплетение словес «ненависть и презрение трудящихся». Ни до этого торжественного момента, ни после него Виталий никогда не слышал, чтобы народные массы выражали злобу и отвращение кому-нибудь из нарушивших эту клятву. Да и впоследствии, за долгие годы службы, он ни разу не встречал «присягоотступников».

С принятием армейской клятвы Виталий бесповоротно перешёл в ипостась курсанта военного училища, меняя былую гражданскую жизнь на будущий бренд офицерских погон, до которых его отделяли, совсем непростые, четыре года. Первый день отсчёта после принятия присяги начался с совсем не торжественного возлияния, которое на доступном языке называется просто выпивоном. Перед ужином, когда объявили свободное время, к нему подошёл новый приятель Максим. Так сложилось, что он был тоже из Минска и что они знали друг друга ещё по секции бокса. Здесь в училище держались вместе. Оба были совсем нехилого сложения, их мускулистые тела вызывали у остальных курсантов не только восхищение, а и чувство некоего страха перед их силой, стойкостью и кажущейся неуязвимостью. В казарме их койки стояли рядом, как бы являясь неодушевлённым символом их зарождающейся дружбы. Сегодня же Максим полуразвязным тоном, подражая «дембелям», выпускникам училища, членораздельно прогнусавил:

– Ну что, салага, отметим событие.

Пока Виталий соображал, что означает слово «отметим», приятель потянул его за рукав и завёл в высокий кустарник за туалетами. Не долго думая, он вытянул из форменных брюк флакон, на красочной наклейке которого красивым шрифтом было выписано «Тройной одеколон» и небрежно промолвил:

– Давай, Виталик, выпьем за наше курсантское здоровье!

С этими словами, не давая «однофлаконику» опомниться, Максим прильнул губами к парфюмерному зелью и сделал внушительный глоток, после чего долго откашливаясь, протянул ему одеколон.

– Максим, ты с ума сошёл, – возмутился Виталий, – за кого ты меня принимаешь? Не буду я пить эту дрянь.

– Какая же это дрянь? – в свою очередь встрепенулся бывший боксёр, – да будет тебе известно, что её начали изготавливать несколько веков назад и называли не одеколоном, а лечебной настойкой от всех недугов.

– Ну, прямо таки живительная вода, – рассмеялся Виталий, – сказал не буду, значит не буду.

– Только, когда сам Наполеон Бонапарт попросил производителей добавить туда несколько эфирных масел, – продолжал гнуть свою линию Максим, – настойка стала парфюмом под названием Кёльнская вода.

При этом он отпил ещё глоток «наполеоновской» воды, протягивая флакон новоиспечённому курсанту. Тот схватил одеколон и поднёс к носу проверить, пахнет ли он лечебным снадобьем. В этом момент Максим выхватил его и быстро прислонил к губам Виталия. Так получилось, что он в этот момент сделал вдох, и приличное порция «тройного лекарства» попала внутрь пищевода, обжигая его градусностью непотребного напитка. Несмотря на хулиганское прошлое, Виталий практически не потреблял спиртных напитков. Возможно поэтому он мгновенно опьянел от небольшой дозы крепкого одеколона. Впрочем и состояние Максима существенно отличалось от кондиций трезвенника. Надо же было, чтобы в этот момент из туалета выходил их командир взвода лейтенант Востриков. Увидев своих подчинённых в нетрезвом статусе, позорящего советское офицерство, поражённый лейтенант нецензурно выругался, поминая при этом ничем не винных матерей своих подчинённых.

Друзьям несказанно повезло, что молодой лейтенант совсем недавно закончил училище. Нарвались бы они на другого офицера, дело бы закончилось сиюминутным исключением с теоретически возможной, упомянутой в присяге, ненавистью всех трудящихся СССР. Праздник её принятия закончился для Виталия и Максима трёхчасовым доведением до блеска десятка унитазов курсантского туалета, возле которого они потребили незабываемый советский парфюм с математическим названием «Тройной». Спать легли часа через два после отбоя. В этом послеприсяжном и послеодеколонном сне Виталию до самого подъёма слышались не очень приличные команды офицеров:

– Втяни живот в брюки, твою мать. Ходишь тут на сносях, как баба в декретном отпуске.

– Ты что на панели французской вышагиваешь здесь, как проститутка на «Плас Пигаль» в Париже.

– Ну а ты, служивый, что мамкиной сиськи не отведал, что раскачиваешься при команде «Смирно», как камыш на болоте.

– Ну, а ты, будущий курсант, с бабами в своём селе так вытанцовывать будешь, а здесь ритмика нужна: «Раз-два! Раз-два! Левой! Левой!

– Это вам не танцы-шманцы летку-енку отплясывать. Я быстро выбью с вашей головы «Спокойной ночи, малыши». Шагом марш, в ногу, в ногу, вашу мать, и равнение направо, на меня, на своего командира.

С началом курсантской учёбы все эти фразы из тревожного сна больше не посещали Виталия. Несмотря на то, что всё также продолжались привычные команды, и обычный день в училище начинался с возгласа дневального «Рота подъём! На зарядку становись!», это уже были совсем другие дни. Это уже было время, насыщенное настоящей учёбой, отличающееся от университетской, разве что, ненужными построениями перед занятиями и армейскими командами. Даже лекционная аудитория имела вид, как в гражданском институте, с наклоном вверх: когда каждый последующий ряд находится выше предыдущего.