Семён Ходоров - Неисповедимы пути туриста

Прямо из широкого окна отельного буфета, где мы привычно заправлялись нашим утренним кофе, открывался великолепный вид на пролив Ла-Манш. Мы долго всматривались в его лазурную гладь, не спеша взирая на песчаные пляжи Нормандии с одной стороны водного рукава и очертания туманного Альбиона – с другой. На душе было радостно и немного тревожно. Мажорно от того, что в данный момент мы видели две самые знаменательные европейские страны: Францию и Англию. В тоже время мы не очень понимали, где сейчас находимся, в акватории Атлантического или Северного Ледовитого океана, которые соединял живописный пролив с французским названием. Минор охватывал по безотрадной причине, что сегодняшний день ставил, может быть и не жирную, но всё-таки чувствительную, точку нашего пребывания в Европе. Это был наш последний день во Франции. Около полуночи самолёт авиакомпании «Эль Аль» должен был вылететь из парижского аэропорта Орли.

Расстояние до воздушных ворот Парижа составляло чуть больше двухсот километров. Чтобы не любоваться в течение трёх часов скучной лентой автострады, с которой вряд ли можно рассмотреть что-либо захватывающее дух, я решил заехать на двухчасовую передышку в, находившемся ровно на половине нашего пути, город Руан. Именно там была сожжена знаменитая Орлеанская дева, Жанна д’Арк. Чуть позже мы увидим высоченный крест, стоящий на месте её гибели.

Итак, текущий полдень ознаменовался нашим приездом в, расположенную на берегу Сены, историческую столицу Нормандии. Стоял конец сентября, неяркое осеннее солнце всё-таки сумело раскрасить серый камень, из которого были сложены большинство зданий старого города, в желтоватый колер. Всё складывалось удачно: даже машину удалось бесплатно припарковать в центре города. Как только вышли из нашего авто, нас тут же заключила в свои объятия готика средневекового города. Он производил неизгладимое впечатление своей неординарной архитектурой. Просто здорово было тут, ни о чём не думая, совершать лёгкий, ничем не озабоченный, променад. На узких улицах грудилось много старинных, прекрасно украшенных, зданий. Можно было часами рассматривать их резные двери, причудливые окна с цветами на подоконниках и всякие затейливые узоры на стенах. На всём этом ретроспективном фоне широченным веером располагался необозримый океан магазинчиков с, притягивающими к себе, изощрёнными витринами, из которых обязательно хотелось, что- нибудь извлечь и положить к себе в сумку. Тем не менее отпуск подходил к концу, и в виду подлинного, как говорят в банках, дефицита платёжного баланса ограничились покупкой мелких сувениров. Зато избавить себя от французского перекуса мы не удержались. После посещения церкви «Жанны д’Арк», прямо напротив неё, проявился недорогой ресторанчик. Из рекламы, возле входа в него, можно было понять, что, если вы приехали в Нормандию, чтобы попробовать местные сыры, то вы оказались в нужном месте. Что сказать, мы действительно, насытилось там грудкой индейки в камамбере и блинами с сыром из козьего молока. По нашим расчётам, этого должно было хватить до ужина, который в аэропорту особыми изысками не отличался.

Однако здесь мы глубоко ошибались. Когда мы без проблем, но с чувством непритворного сожаления, сдали наш «Mercedes» в прокатное агентство «Budget» и прошли в здание аэропорта Орли, оказалось, что наш рейс задерживался на несколько часов. Примерно через полтора часа по радио объявили, что пассажиры, улетающие в Тель-Авив, должны подойти к информационной стойке. Там нам выдали непонятные талоны, на которых из десятка французских слов я понял только два: Merci и Pardon. Подавляющее большинство пассажиров, улетающих в Израиль, говорили на иврите, поэтому один из них объяснил, что за задержку рейса нам полагался бесплатный ужин и, возможно, гостиница за счёт авиакомпании.

Я вдруг, чисто по ассоциации, вспомнил, что когда мы всей семьёй, с ещё маленькими детьми, отдыхали в Ялте, мы тоже приехали, чтобы улететь домой, правда не в парижский аэропорт Орли, а в украинский (в то время советский) Симферополь. Я совсем не зря подчёркиваю географию воздушных ворот двух стран, именно в этом вся разница. В Симферополе нам сразу сообщили, что рейс (не только наш, а и все остальные) задерживается не на несколько часов, а всего на два дня. Вряд ли французские мадам и месье могли хотя бы приблизительно представить, что творилось в здании аэровокзала и прилегающей к нему местности. Вероятно на баррикадах Парижа во время революции было больше порядка, чем в крымском аэропорту. Предприимчивые жители окрестных сёл тут же, совсем не бесплатно, сдавали уголки своих жалких лачуг взволнованным пассажирам. Не без оснований тогда полагая, что через два часа полёта я буду уже дома во Львове, я оставил в своём кошельке всего двенадцать рублей, десять из которых пришлось заплатить за ночёвку на чердачном сеновале ветхой избушки. На оставшиеся два рубля я купил какое-то самое дешёвое печенье, которое и скармливал своим девочкам. Вот такой незабываемый финал нашего семейного отдыха в Крыму.

Эндшпиль англо-французского путешествия был, мягко говоря, более успешным. Когда я увидел на своём талоне число, обозначающее сумму, которую я могу потратить на свой аэропортовский ужин, я пришёл в, не такой уж и лёгкий, ступор. Простой расчёт показывал, что на эти деньги я мог бы накормить печеньем не только всех задержавшихся пассажиров аэропорта славного Симферополя, а и всех его работников, включая лётный состав и симпатичных украинских стюардесс. Чтобы не особо растекаться взбудораженной мыслью по древу, скажу только, что конкретно мой ужин состоял из лукового супа, антрекота с салатом, кофе с заварным пирожным и бокалом сухого красного вина. Правда неплохо, совсем не хотелось улетать не только в Крым, а даже в уже, ставший родным, Израиль.

Тем не менее, уже через час после ужина, мы оказались в салоне «Боинга». Самолёт только начал набирать высоту, а моя жена после деликатесного ужина уже мирно подрёмывала в своём кресле. Я тоже пытался прикрыть глаза и прикорнуть во время четырёхчасового перелёта. Но мне почему-то не спалось. В иллюминаторе мигали огни ночного Парижа. В голове проносились строчки из малоизвестной песни Владимира Высоцкого «В душе моей – все цели без дороги, Поройтесь в ней – и вы найдёте лишь Две полуфразы, полудиалоги, А остальное – Франция, Париж…». Истинный смысл слов гениального барда, я вспомнил только через несколько лет, когда побывал практически во всех столицах Европы. Воскресил их в памяти потому, что осознал, нет для меня на этой земле лучшего города, чем Париж. Оказалось, что Высоцкий только вторил Хемингуэю, который, ещё до него, писал «если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж – это праздник, который всегда с тобой». Я не жил с юных лет в французской столице. Но, по правде говоря, такого праздника души я не чувствовал в холодном и чопорном Лондоне, не испытывал в гламурной Швейцарии и не ощущал даже в беззастенчивой Барселоне и в молодцеватом бесцеремонном Мадриде. Просто французскую столицу обволакивала не только какая-то особая атмосфера безудержного веселья, пышной нарядности и напускной беззаботности, а накрывал фееричный цунами неприкаянной романтики и сказочного волшебства.