Жанна Голубицкая - Тегеран-82. Побег

– Знаешь, что он мне сказал?! Что я прекрасна, как луна 14-й ночи! Ты не знаешь, что это за луна такая?

– Знаю, – важно ответила я. – Имеется в виду луна, восходящая в 14-ю ночь после наступления Новруза, она считается самой красивой. И у персидских поэтов служит символом женской красоты.

Я услышала это от гида в Ширазе, когда влюбилась в Хафиза, и запомнила это сравнение за его необычность. Но Мартышка вылупилась на меня так, будто я, словно фокусник, извлекла из шляпы яйцо, а из яйца – цыпленка.

– Ты чего так смотришь? – удивилась я.

– Поражаюсь, как в твоей башке удерживается столько лабуды! – искренне ответила она. – Я была уверена, что ты не знаешь!

– А чего спрашивала тогда? – еще больше удивилась я.

– Как чего? Похвастаться хотела, – просто ответила Мартышка. – Ну ладно, я пошла тогда, чао!

«Я прекрасна, как луна…» – затянула она тоненьким фальшивым голоском, покидая нашу квартиру, а в качестве финального аккорда громко хлопнула дверью.

– Какая странная девочка, – задумчиво сказала мама, глядя ей вслед..

* * *

В последующие два дня Марта вновь про меня забыла – не звонила и не заходила. Я, правда, тоже. В первый день я даже не выходила на улицу: делала задания, а потом к нам с Серегой приехала Светлана Александровна. На второй день я вышла на «большак» с коляской с братиком и издалека заметила подругу: они с Мунрэкером, как обычно, наматывали свои круги, оживленно беседуя. Когда я поравнялась с ними и поздоровалась, господин Волкофф ответил, а Мартышка сделала вид, что вовсе меня не знает. Я даже испугалась, уж не наговорила ли ей что-нибудь моя мама, пока они пили чай на кухне накануне вечером?!

Вечером того же дня я уже собиралась идти к маме с выяснениями, как в дверях снова неожиданно возникла Мартышка.

– Ты мне нужна! – с порога зашипела она, молча кивнув моим родителям и утягивая меня за рукав в мою комнату.

– Марточка, сними, пожалуйста, обувь! – сказала ее спине моя мама.

– У меня кеды чистые! – крикнула Мартышка из моей комнаты и захлопнула дверь.

– Они у тебя не подслушивают? – она кивнула в сторону двери.

– Да вроде нет… Не знаю! – растерялась я.

– Тогда переходим на «па», – нашлась Мартышка и резво затараторила: – Ропа-бертпа припа-глапа-силпа мепа-няпа в папа-лапа-тупу…

– Чего-чего? – у меня зазвенело в ушах. – Можешь помедленнее? Я ничего не понимаю! Какая папа-лапа?

– Сама ты папа-лапа! – огрызнулась Мартышка. – Ладно, подь сюды!

Она подтащила меня к окну, открыла его, чтобы в нем шумел вечерний Тегеран, занавесила нас обеих светомаскировочной портьерой и горячо зашептала мне в самое ухо:

– Через три дня у персов Новый год и послезавтра утром Роберт выписывается. А завтра вечером он пригласил меня отметить наступающий Новруз в свою палату. Представляешь, как здорово?!

Я пожала плечами: я не знала, здорово это или нет?

– Мне понадобится твоя помощь, – продолжала Мартышка. – Ты же мне не откажешь? Тем более, ничего сложного, фигня, а не помощь.

– А что надо делать? – спросила я, ощущая, как во мне что-то екает от неприятного предчувствия.

– Ты мне сейчас просто пообещай, – засуетилась Мартышка. – А завтра во дворе я тебе все объясню. Не при них же! – она снова кивнула на дверь.

– Я не могу обещать то, чего не знаю! – твердо ответила я.

– Блин, ну я же тебе говорю – фигня, а не просьба! Что ты за друг такой, которого по любому пустяку надо упрашивать, лебезить? У тебя больное самолюбие!

– Да не надо передо мной лебезить! – возмутилась я. – И самолюбие у меня здоровое. Помочь – помогу, обещаю. Но если завтра выяснится, что в рамках этой помощи мне придется делать какую-нибудь гадость, я не буду! Так и знай!

– Никаких гадостей, клянусь! Ни-ка-ких! – запела Мартышка, завернувшись в портьеру и пританцовывая в ней. В это мгновение она была и впрямь похожа на Карлсона, который напроказничал и теперь готовится вылететь в окно, оставив Малыша разгребать его проделки.

На следующее утро Мартышка позвонила по телефону и вызвала меня вниз в патио, где изложила план действий на вечер. Она пойдет в палату-люкс в восемь вечера, когда в конференц-зале начнут крутить кино и большинство наших будет там. А кто не пойдет, те точно будут сидеть дома: к чему им шляться по темному двору после «хамуша»? Я должна сказать маме, которая не ходит на фильмы, что иду на просмотр. Папа мой, по Мартышкиным соображениям, если и будет в зале, то пристально следить за мной все равно не станет. После начала сеанса я должна тихонько выйти, будто бы в туалет, и встать на лестничной клетке служебного входа четвертого этажа, откуда просматривается дверь палаты Роберта. Таким образом, дежурная медсестра со своего поста меня точно не заметит. Это уж Мартышка знает, потому что сама будет пробираться в гости к кавалеру с этой лестницы, и уже все проверила.

– Это он тебе подсказал? – спросила я, испытывая бурю противоречивых чувств. Я не была уверена, что это хорошо, что я собралась ей помочь. Но, с другой стороны, человека пригласили в гости на Новруз. Что тут такого? Просто если об этом узнают старшие, будет столько разговоров, что и праздник уже не праздник…

– Нет, он вообще понятия не имеет, что у нас запрещено ходить в гости! – откликнулась Мартышка. – Он просто пригласил, а я легко ответила, что зайду. Мужик не должен знать, что ради него совершается подвиг разведчика! – захохотала Марта. – Не то зазнается и оборзеет!

Легкость, с которой воспринимала ситуацию Мартышка, меня успокоила. И я стала относиться к событию как к приключению – вроде игры в привидения или в «Мамочку».

– Ну хорошо, я буду там стоять, и что?

– И то, что если на этаже вдруг появится кто-нибудь, кто теоретически может постучать в палату к Роберту, ты должна сначала тихонько стукнуть нам в дверь, а потом любым способом утянуть этого человека на дежурный пост и там отвлекать минут пять, чтобы я успела смыться по служебной лестнице. Ничего сложного!

– Марта, но как я пойму, кто «теоретически может постучать в палату к Роберту»? – взмолилась я. – У него же на лбу не написано! И как я буду отвлекать, если это, к примеру, местная санитарка?

– Местные пусть стучат, сколько хотят, и даже заходят, я просто спрячусь в спальне, – спокойно ответила Мартышка. – А захотеть зайти в палату может только лечащий врач Роберта, Грядкин, или кто-то из их отделения. Но, по-моему, по вечерам у них есть дела поинтереснее!

Поспорить с этим было трудно: Грядкин и в кино-то редко ходил, по вечерам у него обычно бывало рандеву с текущей пассией. Зачем ему после отбоя навещать пациента, тем более, не тяжелого?!

Я согласилась. Мартышка обещала покинуть палату своего ухажера не позднее десяти вечера, когда в конференц-зале закончится фильм. Я обещала в 19.50 подойти к служебному входу (он вел в госпиталь прямо из патио, а центральный – с «большака») и проводить Мартышку прямо до дверей, затем зайти минут на десять на фильм и затем встать на своем посту до самого его окончания.