Юлия Тимур - Под сенью платана. Если любовь покинула

Элиф, забыв про сон и колени, ринулась к машинке и отключила её. Потом открыла дверцу и, схватив в руки джезву, стала придирчиво её осматривать: не появились ли на ней трещины. А потом и, вообще, поднесла к носу и обнюхала.

Фатиме вначале с улыбкой наблюдавшая за происходящим, решила вмешаться:

– Что с тобой? Что ты делаешь?

– Фатиме, разве можно глиняную посуду мыть в посудомоечной машине?

– Ну уж, никогда не задумывалась над этим вопросом. Если есть машина для облегчения труда, зачем думать о том, можно или нельзя в ней что-то мыть?

– Затем, что в ней это что-то можно и испортить. Моя джезва, может, и старая, но дорога мне по-особому. Ты думаешь, я не могу её отмыть всякой химией? Могу, ещё как! Но химия ей навредит: потом вкус сваренного в ней кофе будет уже другим, да и на поверхности глины могут образоваться трещинки. Ну, да ладно – вовремя успела её вытащить. А теперь давай кофе попьём.

Элиф хоть и рассердилась на Фатиме, но не хотела расстраивать ту своими упреками: всё же больной человек, и лучше её лишний раз не волновать. Чтобы успокоиться и отвлечься, она сразу начала варить кофе. А в дальнейшем она постарается не выказывать той своего недовольства, которое сразу вырвалось у неё после инцидента с джезвой.

Женщины молча выпили кофе, и тут Фатиме неожиданно спросила:

– Эту джезву тебе Мехмет сделал?

– Отец Мехмета. Мехмет только нанёс резьбу на ручку, – удивилась Элиф неожиданному вопросу и верному предположению Фатиме.

– Хотела её выбросить, да не смогла. В машинку твою запихнула! – в сердцах произнесла Фатиме.

– А как ты догадалась, кто её сделал? – спросила Элиф: любопытство пересилило возмущение планом Фатиме, да и потом она обещала себе сдерживаться.

– Это не сложно вовсе: у нас дома была похожая вещица. Только ручка не была украшена резьбой. Выбросили мы её давно. Никакой особой ценности она не представляла. Подобных вещей, сделанных Али беем, у нас полон дом. А старую, испорченную посуду я в доме никогда не держу. А ты столько лет хранишь эту ерунду. Дорога она тебе…

– Конечно дорога! Я до сих пор её как талисман храню. У тебя был сам Мехмет. Зачем тебе было хранить какую-то памятную вещицу? А я, когда ссорилась с Ахметом, а ссорились мы довольно часто, брала эту джезву в руки и гладила её ручку. Шероховатость резьбы, словно лекарство, успокаивала меня. И вроде не одна я…

– Не придумывай, Элиф! Когда ты была одна? У тебя был Ахмет! И дети.

– Ахмет, Ахмет… – задумчиво произнесла Элиф, – мир его праху. Любил меня, да не мог с моей нелюбовью смириться. Не жизнь, а наказание для обоих была наша с ним жизнь. Видел он каждый день, что терплю его только. Не мог с этим жить: злился. Никогда не бил меня, но как что-то не нравилось, сразу бросал в меня всё, что попадалось под руку. А причин для «этих не нравилось» при такой жизни всегда можно было найти.

– Испортила ты жизнь всем: и мне, и Ахмету, и Мехмету! Не смотри на меня так! И ему тоже! И детям своим, поэтому они знать тебя не хотят.

– Не думала я, Фатиме, что за любовь так дорого платить придётся.

Элиф старалась не принимать то, что говорила ей Фатиме, как личное, относящееся непосредственно к ней. Она пыталась представлять, что говорят они о другом человеке, которого Элиф очень хорошо знает, поэтому и может объяснить Фатиме его чувства. В противном случае они бы поссорились, а началось бы всё с выяснения отношений обиженных друг на друга женщин.

Слушая Фатиме, Элиф ощутила всю глубину её переживаний, опустилась на самое дно снедавшей женщину горечи, но она не хотела застревать там надолго – своя боль множилась и не отпускала её.

Корень обиды засел так глубоко в теле Фатиме, что избавиться от него, вытащить его можно было только вместе с сущностью самой страдалицы – так прочно срослась она с обидами, ими питалась и крепко держалась за них. Но не это сейчас беспокоило Элиф – лицо Фатиме раскраснелось, появились пятна нездорового румянца, словно кровь прилила к голове.

– Что обо мне говорить, Фатиме, ты бы прилегла. Много двигаться после лежачей болезни – тоже ведь плохо.

– А ты от темы-то не уходи. Не нравится, когда правду говорят.

– Фатиме, жизнь наша уходит, а вместе с ней уходит и та правда, о которой ты так сильно переживаешь. По прошествии времени то, что казалось нам правильным в то время, становилось иным, изменяясь вместе с нами. Можно долго об этом рассуждать, вспоминая молодость, в которой было всё: и хорошее, и плохое. А можно, вспоминая, всё время кого-то обвинять: я – отца за то, что решил мою жизнь по-своему, так, как только ему казалось правильным и, я уверена, у него на этот счёт были свои доводы; ты – меня за то, что через столько лет всё равно соединила свою жизнь с Мехметом, несмотря на вашу семью. Мои дети тоже имеют свои взгляды на правильность поступков их матери, которые им не понравились, и поэтому они решили больше не видеть меня, наказав своим отсутствием. И что может быть для матери хуже этого? А тем временем жизнь идёт. Секунды и минуты её пролетают, незамеченные нами, потому что мы озабочены постоянным выяснением отношений. И так будет до тех пор, пока мы лелеем наши обиды, обвиняя всех в том, что с нами произошло. Мы – только прошлое, если все время думаем о нём. А заметила ли ты, какой сегодня хороший день? Июль не всегда бывает ласков со стариками и своим жарким дыханием готов опалить нашу и без того иссушенную временем кожу, вызвать у нас приступ сердцебиения и головокружения. А сегодня нет духоты на улице, нет испепеляющего зноя – верного спутника июля. Совсем скоро приедут твои дочери, которых ты давно не видела, и о которых, скучая, часто думаешь. Они помнят о тебе и переживают. Как хорошо, когда о тебе заботятся! Не так ли? Столько лет ты с любовью растила их, а теперь пришла их очередь позаботиться о тебе, и они не оставляют свою мать наедине с проблемами. Они заберут тебя в свой дом, где ты будешь каждый день видеть своих подрастающих внуков и сможешь сказать им что-то важное. Да просто – смотреть на них и улыбаться от счастья! Эта новость так тебя обрадовала, что утром ты сама поднялась с кровати и смогла приготовить завтрак на всех. А ещё вчера это казалось невозможным. Пока ты готовила, ты жила! А сейчас, погрузившись в прошлое, которое уже не исправить, как бы не хотел, ты, вроде, тоже живёшь, но ничего не замечая вокруг и страдая. А ты бы лучше приняла таблетку – мой телефон сейчас как раз напоминает об этом – и если тебе позволит самочувствие, а мне – мои колени, мы спустимся вниз, чтобы посидеть под платаном. Заодно и посмотрим на проходящее лето.

В этот момент в коридоре послышался шум открывающейся двери. Вернулся Мехмет.

Женщины замолчали. Элиф приосанилась, слегка приподняв свой подбородок и расправив плечи. Фатиме же устало обмякла в кресле. С её щёк так и не сошёл странный румянец, а голова слегка кружилась.