Дарья Гребенщикова - Мона Ли. Часть вторая

– Вашей фамилии нет, – кассирша отложила ведомость, – следующий.

– То есть как это – нет? Мона вытаращила глаза, – да я главную роль сейчас сыграла, и меня нет в ведомости, вы что??

– Сходите к главбуху, проверьте! Это ошибка.

– Ошибки нет, – кассирша смотрела на Мону сквозь стекла очков, – ваша зарплата выписана на имя вашего отца, вот – Коломийцев Павел Павлович. Или приносите от него доверенность и свой паспорт, и получайте деньги, или лично пусть ваш отец приедет и получит.

Мона отошла от окошка кассы. Паспорта у нее не было. Просить отчима? А он – вдруг? и не отдаст ей всех денег? Ничего себе, номер. Мона пошла в группу. Стешко строчил статью, опровергающую критику в адрес картины, нажимая на то, что картина, собственно, еще в стадии монтажа и озвучания.

– Что тебе? – Стешко был зол, – Мона? Что ты ходишь, как привидение?

– Юр Давидыч, – Мона сделала так, как делала это раньше – сложила губы в умильное сердечко, – а мне денег в кассе не дали.

– Почему не дали? – спросил Стешко, вымарывая фразу, – я все подписал, иди, выясняй.

– Они сказали, пусть… ну, отец получает, – Мона всхлипнула.

– Ну, пусть отец и получает, – Стешко говорил невнятно, потому, что держал во рту колпачок от ручки, – я тут причем? Удочерить тебя не могу, жена не поймет. Мона, иди, а? На тебе, – Стешко похлопал себя по карманам и вытащил мятую трешку, – хватит?

– Спасибо, – Мона взяла деньги.

– Не забудь про озвучку!!

– А Семен Ильич тоже будет? – Мона постаралась сказать это как можно равнодушнее.

– Верховского не будет, за него Шантырь озвучит, тембр такой же. Мона, ну что ты пристала? Ты видишь, я занят? Иди уже…

Забежав к девочкам в костюмерную, Мона Ли аккуратно распорола карман курточки и достала сотенную.

– Никто не разменяет? – спросила она. Все промолчали, только самая старшая, Клавдия Ивановна, возвращая дрожащими руками ножницы в жестяную коробочку, покачала грустно головой:

– Моночка, у нас зарплаты-то по 85 рублей, а то ты не знаешь. Это же какие деньги огромные, целых СТО рублей!

Мона попыталась разменять деньги в буфете, у администратора картины, у народного артиста, в самой кассе – ей везде отказали. Со студии она поехала в Матвеевское, на занятия по математике. Её репетитор, доцент кафедры экономгеографии, больше всего боялся этих полутора часов. Мона была непробиваемо тупа.

– Просто фантастика, – говорил несчастный, – как такая красивая девушка не может понять, что такое – катет? Мона, где вы были, когда на уроках геометрии проходили азы?

– Не помню, – говорила Мона, вытянув под столом длинные ноги, на которые доцент старался не смотреть пристально, – наверное, на съемках была, а что? Репетитор брал по десять рублей, и Мона протянула ему сотенную.

– Да где я вам сдачу найду? – доцент вышел на кухню, где старушка мама пересиживала его уроки, – мама, разменяешь? Старушка так напугалась, что доцент вернул деньги Моне, – отдадите на следующем занятии. Если я доживу, конечно…

Истратить деньги было решительно невозможно и, уже совсем отчаявшись, Мона Ли встала в длинную, змеевидную очередь, сползавшую со 2 этажа ГУМа, из секции «Обувь». Бились за финские зимние сапоги на «манной каше». Мона простояла до вечера, пока перед ее носом не закрыли секцию.

– Нет сапог, нет! – уставшие продавщицы буквально выталкивали всех на лестницу, – нет, и на складе нет!

Зверски хотелось есть и Мона, купив мороженого, села на ступеньку, и грызла холодное земляничное за 20 копеек и понимала, что жизнь пошла куда-то не туда.

В школе, наоборот, те же самые противные девчонки, обзывавшие Мону Ли выскочкой, «ой-ну-подумаешь», «недоделанной звездой» и прочими словами, которые умеют говорить девочки в 14 лет, вдруг стали лучшими Мониными подружками, притащили ей груду конспектов, сидели с ней в пустом классе, наперебой вдалбливая в хорошенькую головку то, что она, головка, вместить не могла. За это Мона отвечала на все вопросы – кто на ком женат, кто с кем развелся и правда ли, что актеры в жизни такие же нормальные люди, как в кино. Что касается мальчиков, то одноклассники до сих пор немели и краснели при виде Моны, а вот старшеклассники звали Мону на свидания, подкидывали ей записочки в портфель и по вечерам стояли около дома – просто так, случайно – шли-шли, да остановились покурить.

Мона еле сдала экзамены. Валентина Федоровна, которая щедрой рукой отсыпала ей пятерок по ненужной Моне географии, умоляла русичку и математичку – пойти навстречу, не портить девочке жизнь, и дать ей хороший аттестат – ведь она все равно от нас уходит, так пусть память о школе сохранит?

– Да она в школу-то разве ходила? – завуч прекратила свою многолетнюю дружбу с географичкой сразу, как узнала об отношениях Валентины Федоровны и Пал Палыча. – Это позор! Вот, будет поступать в свое училище театральное, спросят ее – чему же тебя школа научила? Как мы выпустили такую? Да она слово без десяти ошибок не напишет!

– Ну, это ведь наша вина, – горько сказала Валентина Федоровна, – это мы, школа – не досмотрели, не научили.

– А, делайте, что хотите! – завуч читала темы сочинений, присланные сегодня утром. – Надеюсь, алгебра уж ей точно не понадобится.

Мону вытянули на «четверки», хотя её сочинение по поэме «Кому на Руси жить хорошо» было впоследствии признано самым худшим за всю историю школы. В нем не было перечислено ни одно действующее лицо…

После получения аттестатов гуляли всю ночь, танцевали в Доме отдыха, девочки плакали, мальчики мрачно пили портвейн – многие уходили из 8 класса, оставляя школу и детство – позади. Мона Ли отнесла документы в Московское Художественное Училище Театра и Кино, сокращенно – МХУТиК, на отделение «художественный грим и пастиж». Несколько удивленная комиссия спросила хором:

– Деточка, вы же актриса, зачем вам художественное училище? Вы же наверняка будете поступать во Всесоюзный Институт Кино? Учитесь спокойно в средней школе, у нас ведь и распределение, сами понимаете…

– Я хочу изучить то, что составляет внешнюю сторону моей профессии, – опустив глазки, сказала Мона Ли. И никто не смог ей возразить.

Денег не было. Пал Палыч, получив положенное Моне за съемки, аккуратно, до копейки, положил деньги на сберкнижку.

– Мона, – сказал он, – я не взял ничего, здесь вклад, с процентами – ты получишь все на свое совершеннолетие!

– Какая радость, – грустно сказала Мона, – мне, вообще-то сейчас как-то надо жить.

– А стипендия? – Пал Палыч был бережлив и довольствовался малым, – и жить нужно здесь, а не у подруги. Да что еще за подруга?

– Ага, а мотаться из Одинцово на Сокол? Нормально? – Мона помотала головой.

– Я, честно говоря, совершенно не принимаю твое решение бросить школу! Два года – и поступишь в любое театральное, какой смысл? Ты будешь гримером? Ты этого хочешь? Мона! Зачем?