Светлана Гершанова - Я у мамы дурочка

Она была очень полной, и русая коса до пояса, и умные серые глаза.

– Лида сказала, ты пишешь стихи? И выступала в колонии, надо же, не побоялась, а с виду слабенькая такая! Правда, если с ними по-человечески…

– Так я же по-человечески!

– Стихи я твои прочла. Плакала, где про мишку. Вот и сейчас – видишь, слёзы на глазах.

– Вы-то как работаете с ними, вы ведь женщина, они слушают вас?

– А я что, у меня проект. Вот следующую очередь утверждать приехала. Моё дело – где взорвать, где перекрыть. А в остальном – есть бригадиры, бригадиров они слушают.

Назавтра вечером, когда я забежала в гостиницу перед театром, она была в номере, и не одна. Молодой парень, напряжённый, как струна. Говорят по-белорусски. Да и не разговор это, короткий вопрос, короткий ответ.

– Всё, иди, – уже по-русски. И он исчезает.

– Устала? Отдыхай, ложись.

– Да я только переодеться. Жалко – быть в Москве и не побывать в театре.

– Да? Ты любишь театр?

– Кто же его не любит!

– Мне предстоит серьёзный бой по проекту, готовлюсь вечерами.

– Я уйду сейчас, не буду вам мешать.

– Вещи не разбрасывай. Вон блузка на стуле красивая. И как это ты чемодан не запираешь? Не учила тебя жизнь, люди-то разные! Дитё ты ещё. Замужем?

– Уже нет.

– Что же, пил он или ходил налево?

– Да нет, разлюбил просто.

И она заплакала вдруг, положила голову на локоть и плачет, а я молчу растерянно.

– Иди, ты иди, не обращай на меня внимания. Иди, а то опоздаешь.

Из Ленинграда я вернулась через неделю. Командировка моя кончалась, денёк в Москве, а вечером уеду.

Кителя в шкафу не было, портрета Ленина на тумбочке тоже.

Я спросила у дежурной:

– Мои соседки ещё здесь?

– Та, что с полковником, здесь, их милиция допрашивает. А эта, вторая, сбежала, её милиция ищет. Всех перетаскали на допросы, хорошо, что вы уехали. Думают, все здесь – её сообщники!

– Сообщники? Что вы говорите! Разве она не полковник? Не главный инженер?

– Какой главный инженер! Авантюристка она, самая настоящая! Да соседка вам расскажет. Она её полковнику машину обещала достать, и не ему одному! Сбежала с деньгами. А вам – никакого дефицита не предлагала?

– Нет, даже не говорила, что у неё такие возможности.

– Пожалела вас, значит. Она мне ваши стихи про мишку показывала, охала и ахала… Пожалела вас, понятно.

Лида пришла вечером с полковником. Высокий симпатичный человек, молчал расстроенно. А она говорила, говорила:

– Как я могла поверить, Господи! Где взорвать, где перекрыть! Ну, мои деньги – сама виновата. Но тебя, Серёжа, как я могла втянуть! Что ты дома скажешь, Наталья тебя со света сживёт! И не поверит, что ты сам попал в эту историю.

– Сам и попал, перестань себя винить. Не понимаю, как я мог поверить в эту бутафорию!

– Так не только вы – все поверили! И я тоже! – говорю я.

– Но вы же не отдали ей все свои деньги, чтобы она в своём министерстве купила вам что-нибудь дефицитное?

– Она не предлагала. Пожалела меня, наверно, за стихи о мишке. А то бы отдала, конечно. Отдала бы и не задумалась…

Это сейчас вся страна – одна большая ярмарка. Купить можно всё и везде, были бы деньги, даже небольшие. Раньше я всё привозила из Москвы. И не только себе, на работе меня просили то колготки для ребёнка, то красивую ночную рубашку дочке, замуж выходит. Никому я не отказывала, всё привозила с чеками, из каждой командировки приезжала нагруженная, как мул.

В тот раз было поручение даже от двухлетней племянницы. В ней уже просыпалась женщина. Она постоянно крутилась возле меня, когда я одевалась:

– Какое у тебя касивое кольцо!

– Будет тебе восемнадцать лет, подарю такое.

– И патье касивое.

– Платье я тебе такое ещё раньше куплю.

– Мне сейчас нужен касненький костюмчик!

Конечно, я купила ей самый красивый, какой только нашла в Москве.

Командировка была сложная – Москва, Ленинград, опять Москва на обратном пути и Воронеж. Домой я везла чайный сервиз, небольшой палас, зимние сапоги себе, какую-то особую карамель. И ещё одна знакомая подарила домашнюю розочку в горшочке.

Мой школьный друг, ругаясь, привёз меня на вокзал. Билет у меня был до Ростова с остановкой в Воронеже.

Какие-то деньги при всей своей расточительности оставила – поесть в поезде, носильщик в Ростове, такси…

В Воронеже кинула вещи в камеру хранения и поехала на завод. Управилась быстро, успевала на дневной поезд вместо вечернего.

По дороге на вокзал увидела в окно автобуса целый развал прекрасной эмалированной посуды. Ни одна женщина не могла бы пройти мимо! Выскочила из автобуса и стояла, как зачарованная. Я бы купила всё! Но твёрдо помнила про свой неподъёмный багаж и про деньги, которых оставалось… Да почти не оставалось уже!

Я всё же купила небесно-голубой тазик с нежными розочками.

Приехала на вокзал. Постояла в очереди за билетом со своим тазиком. На него все обращали внимание!

– Какая прелесть, где вы его купили, в Москве, наверно?

– Да нет же, у вас. Остановки четыре от вокзала на автобусе.

Наконец подошла моя очередь.

– С вас девять рублей восемьдесят семь копеек.

– Как? Я же взяла билет до Ростова!

– Плацкарту вы оплатили только до Воронежа. Я с вас беру за плацкарту. Слава Богу, у меня хватило денег. Вся мелочь из кошелька, сумки, из карманов легла на тарелочку. Очередь следила за моими действиями неодобрительно.

Я отошла к стенке и снова проверила кошелёк, сумку, карманы. Нашла одну копейку, новенькую, жёлтую. Зажала в кулаке, как талисман.

Было два часа дня. Поезд в шестнадцать тридцать. Если не считать чая вечером в вагоне – я не ела больше суток. Домой попаду только завтра утром.

Денег нет совершенно, не считая жёлтенькой копейки.

Надо бы позвонить домой. Как я буду тащить свой багаж по перрону? Если брат встретит, всё не так уж страшно.

Я пошла в милицию. В крошечной комнате толкались несколько человек в форме, было шумно и накурено.

– Вы знаете, мне пришлось доплатить за билет, и у меня осталась одна копейка. Вы не поможете мне?

– Что ли ты милостыню пришла просить? Так мы не подаём. И что это ты носишся с этой шайкой?

– Что вы, какая милостыня! Вы не могли бы позвонить в Ростов вот по этому телефону? Чтобы меня встретили…

– Ещё чего! Иди отсюда по-хорошему. Шайку свою не забудь!

Выхожу на площадь. Что делать?

Мой тазик стоит шесть рублей пятьдесят копеек. Он же так нравился всем в очереди! Если его продам хотя бы за пятёрку, я спасена.

Но там стояли уже другие люди. На них мой тазик не произвёл никакого впечатления.

Я посмотрела, цела ли моя копеечка. Будто если потеряю её и останусь совсем без денег, что-то изменится…

В поезде забираюсь на верхнюю полку. Хорошо бы заснуть и проспать до Ростова! Но очень хочется есть.