Дара Преображенская - Богиня

Нет, это был не плов и не пахлава, а жидкая похлёбка, в которой едва различимо плавали кусочки баранины. Диляра ставила на пол свечу, и тотчас комната вся целиком освещалась, словно, таинственная пещера Али-бабы.

– О, Аллах, – причитала Диляра, – прости душу нашей жестокой хозяйке. Она не ведает, что творит.

С этими словами Диляра ставила поднос на пол, а мой нос тотчас улавливал ароматы похлёбки. Я заметила Хабиба.

– О, Хабиб, что ты здесь делаешь? Возвращайся обратно к тётушке, иначе если тебя увидят здесь со мной, тебе не сдобровать.

Хабиб вытирал слёзы и мотал своей детской головой:

– Нет, сестра. Мама злая, а ты – добрая. И Альфия – тоже злая.

– Но тебе попадёт.

– Они не найдут меня, – уверил меня мальчик.

Я ела, а затем Диляра уносила пустую миску, чтобы никто ничего не заметил.

На третий день моего заточения в дверях заскрежетал замок, и в комнату вместе со свечой вошла сама тётя Амиран. Тусклый свет свечи осветил её золотые браслеты и серьги.

– Знаешь ли ты, Марджина, почему оказалась здесь? – наконец, после долгого молчания я услышала властный голос Амиран-апы.

– Я разбила Вашу дорогую китайскую вазу, – ответила я.

– Очень дорогую, заметь, которую мы хранили в этом доме очень давно, ибо этой вазы касался покойный император династии Чинь. И это была последняя капля в чаше моего терпения. Ты невнимательна, непочтительна и ленива, к тому же, ешь даже больше, чем твоя сестра, а я очень довольна ею. Я думаю, пожалуй таким, как ты место в домах терпимости, и я продам тебя моей знакомой Фатиме.

Она вдруг замолчала, и мне показалось, что прошла целая вечность прежде, чем тётя Амиран заговорила вновь под дрожание одинокой свечи.

– Но всё можно изменить, – вдруг сказала Амиран-апа.

– Изменить?

– Если ты скажешь, что ты знаешь об алмазе.

– Но я ничего не знаю, – простодушно ответила я.

Тётя Амиран вздохнула.

– Хорошо. Сегодня ты останешься без еды, а завтра я решу, что с тобой делать.

Она ушла со свечой, и в комнате снова стало темно и неуютно. Правда, в ту ночь мне не суждено было голодать. Часа через два по моим ощущениям в комнату вошла Диляра с подносом.

– Я принесла тебе рагу. Ты, должно быть, проголодалась, девочка.

Свет свечи позволял рассмотреть уже немолодое лицо этой доброй женщины. У неё были глубокие чёрные восточные глаза, в которых горел огонь мудрости. «Наверное, подобный взгляд принадлежит всем старикам», – подумала я.

На ней было тёмно-вишнёвое платье с жёлтой полосой по воротнику и подолу.

Наверное, в молодости она была очень хороша собой, но почему-то одинока.

– Спасибо, Диляра-апа, – произнесла я.

– Кушай, девочка, во имя Аллаха, и не думай о плохом.

Курица оказалась очень сочной, возможно, больше мне будет не суждено так вкусно и сытно поесть, судя по угрозам тёти Амиран.

В течение некоторого времени мы так и сидели молча. Наконец, я спросила:

– Диляра-апа, расскажите, почему до сих пор Вы одна?

Она тяжело вздохнула, поправила платок, скрывавший её густые уже поседевшие волосы.

– Когда-то я любила, и возможно, была бы очень счастлива с ним.

– Возможно? Но Вам что-то помешало? – спросила я.

– Он погиб где-то в горах, и я ничего о нём не знаю до сих пор.

Слёзы проступили на моих глазах, ещё немного, и я бы разрыдалась, но мой восточный темперамент и горячая кровь возобладали. Я сдержала свои эмоции и только грустно произнесла:

– Мне жаль, Диляра-апа. Мой отец тоже погиб в горах. И теперь у меня никого нет.

Я почувствовала, как Диляра-апа погладила меня по голове. Она сочувствовала мне, и от этого на моей душе стало теплее.

– А где же Хабиб? – спросила я.

– Он спрашивал о тебе, но я уложила его спать.

– Хабиб – добрый мальчик, – сказала я.

– Совсем не такой, как его родители, – едва слышно проговорила кухарка, возможно, боясь, что нас могут услышать.

Кроме рагу Диляра-апа принесла ещё кусочек халвы, той халвы, которую я всегда так любила.

Она ушла, оставив меня совершенно одну. Свеча дрожала, я ещё раз вдохнула ароматные запахи, исходящие от рагу.

«Почему Амиран-апа думает, что я могу что-то знать об алмазе?» – подумала я.

Мысленно я возблагодарила Аллаха, что тётя Амиран не догадалась обыскать меня, ведь алмаз хранился в кармане моей внутренней юбки. В тот вечер я так и не смогла спокойно уснуть, вспоминая всю свою жизнь, родной дом в Бухаре, в котором существование моё было вполне беззаботным. Я беспокоилась за Лейлу, ведь моя младшая сестрёнка был такой беззащитной. Я бы смогла помочь ей, если бы почувствовала, что ей плохо.

Свеча погасла, рагу и халва были съедены.

Диляра-апа пришла за тарелками уже под утро, чтобы Амиран не узнала о её скромной помощи мне.

– Хабиб ещё спит? – спросила я.

Кухарка кивнула:

– Да. Но скоро он проснётся.

…Тётушка Амиран осуществила свою угрозу, и я поняла это, когда в мою «маленькую тюрьму» вошли две женщины. Одной из них была сама Амиран-апа. Второй оказалась женщина средних лет в очень дорогом платье с изумрудными перстнями на пальцах её ухоженных изящных рук. Её густые волосы были спрятаны под великолепной работы накидку с жемчугами. Она была немолода, но всё ещё красива. У неё была загорелая кожа темнее, чем у жителей Солнечного Самарканда. Войдя, он обе остановились напротив меня.

Я заметила, каким оценивающим взглядом смотрела на меня незнакомая гостья. Я встала, потому что меня приучили в присутствии старших вести себя почтительно.

– Вот, Фатима-апа, это и есть та самая девочка, о которой я говорила Вам, – сказала Амиран, указывая на меня.

Я видела, как гостья одобрительно закивала.

– Она хороша собой, и я уверяю вас, дорогая Фатима, в будущем эта девочка принесёт много денег Вашей котхе.

– Я вижу, – улыбнулась Фатима-апа.

Она обошла меня кругом, посмотрела в моё лицо. Я опустила глаза, потому что гостья очень пристально глядела на меня.

– Она, конечно же, не умеет танцевать, но в Вашей котхе её обучат. Я видела, как она двигается по дому. Она довольно пластична.

Фатима взяла меня за руку и повернула вокруг оси. Мои длинные юбки заколыхались.

– Весьма недурно, – прокомментировала Фатима-апа.

Она ещё раз прокрутила меня вокруг оси, будто лишний раз решила полюбоваться моими движениями.

– Ну, как? – спросила тётя Амиран, – Как видишь, я плохого тебе не посоветую, иначе я бы не носила имя Амиран Джелиль.

Я почему-то подумала в этот момент, должно быть, Альфия ужасно обрадуется, когда меня увезут из этого дома.

Я представила себе высокомерную Альфию, которая ни на что не была способна, кроме как примерять свои многочисленные наряды. После гибели моего отца, один из его братьев дядя Исмаил стал ещё богаче; получается, горе, случившееся в моей семье, принесло им только больше счастья.