Дара Преображенская - Ангел с поднебесья

Меня захватывает волнение, ибо впервые я пою при таком скоплении народа, слёзы сами собою капают из моих глаз, оставляя следы на щеках, я не вытираю их, моё внимание сосредоточено на пении.

«Благодать поселилась в душе твоей», – слышу я внутренний голос, который шепчет мне слишком внятно, доступно моему детскому сознанию.

«Благодать поселилась в душе твоей», – вторит моё сердце.

…Сестра Мария режет только что испечённый хлеб, я с наслаждением вдыхаю его запах, ставит на стол плетёнку с бубликами, сахарными пряниками, привезёнными в прошлом месяце из Московской губернии.

– Кушай, Таня, – говорит сестра Мария, – сегодня всем запомнилась божественная литургия.

– Отчего же запомнилась? – удивляюсь я.

– Оттого, что никто ещё никогда не пел так, как ты, аж до глубины прошибало. Слышь ты, один из прихожан, кажись, тобой шибко заинтересовался. Он к отцу Владимиру затем подходил, и они долго о чём-то беседовали, я краем глаза подсмотрела.

– Кто этот господин?

– Одет хорошо в лисьей шубе с дорогим воротником, с бакенбардами, сразу видно из высших сословий.

– Что он отцу Владимиру говорил?

– Вот бы знать, беда в том, что я ничего не слышала.

Страх сковывает мои плечи, еда уже не кажется такой вкусной, как раньше, и масло на хлеб не мажется. Почему-то представляется мне этот господин высокомерным, злым.

– Да не бойся ты, – успокаивает меня сестра Мария, – Он вроде с первого взгляда человек интеллигентный, начитанный. Но, думается мне, говорил он о твоём чудном голосе.

Ночью сон снится, будто далеко-далеко стоит человек в лисьей шубе и смотрит на меня, скрыться мне невозможно от него, и тогда припадаю я к иконе Чудотворца.

– Сестра Мария, существуют ли ещё иконы краше «Святой Троицы»?

Сестра Мария поспешно крестится:

– Почему не существуют? И такие есть. Видела намедни Святую старицу Пелагею.

– Какая она, та икона? Расскажите, – спрашиваю я.

Сестра Мария делает глубокий вдох.

– Представь, Таня, на золотом фоне стоит святая дева. Одета она в голубую плащаницу, она и голову её обвивает. Одежды же мученицы красные. В правой руке Святая держит Крест Господень, а левая рука словно гладит тебя. В молитве же так сказано: «Агница Твоя, Иисусе, Пелагея зовёт велиим гласом: «Тебе, Женише мой, люблю, и Тебе ищущи страдальчествую, и сраспинаюся, и спогребаюся Крещению Твоему, и стражду Тебе ради, и умираю за Тя, да и живу с Тобою; но яко жертву непорочную прими мя, с любовию пожершуюся Тебе. Тоя молитвами, яко милостив, спаси души наша».

Я с интересом слушаю.

– Сестра Мария, расскажите ещё про мученицу Пелагею.

– Родом святая из Тарса Киликийского, была дочерью знатных язычников. Чистотой и добродетельной жизнью, и рассуждением познала всем сердцем веру во Христа. Когда она отказалась от замужества, мать её выдала императору Диоклетиану. Слыхала о таком?

– Нет, не слыхала, – мотаю я головой.

– Император осудил её на сожжение в раскалённой печи. Святая, осенив себя крестным знамением, сама вошла в печь, где тело её расплавилось, как миро, изливая благоухание.

– Разве может смертное тело благоухать?

– Может, если святой дух обитает в теле том. А есть ещё святая Алла Гофтская. Лик её тоже изображён на золотом фоне в голубой плащанице с крестом в правой руке, только моложе она нежели мученица Пелагея.

Сестра Мария тихим голосом шепчет:

– «Агница Твоя, Иисусе, Алла зовёт велиим гласом: «Тебе, Женище мой, люблю, и Тебе ищущи страдальчествую и сраспинаюся, и спогребаюся Крещению Твоему, и стражду Тебе ради, яко да царствую в Тебе и умираю за Тя, да и живу с Тобою; но яко жертву непорочную приими мя, с любовию пожершуюся Тебе Тоя молитвами, яко милостив спаси души наша». Пострадала она, святая, при короле Унгерихе, преследовавшем христиан. Король приказал поджечь храм во время Богослужения. В пламени пожара среди остальных и погибла мученица Алла.

– А Иисус? Какой он?

– Много написано икон с Его ликом. И в нашем монастыре Владыки Андрея их три: одна в моленной, другая в алькове с распятием, третья – в зале для прихожан. Лик Его светел, черты лица правильные, тонкие, глаза же голубизны неописуемой. Волосы русые до плеч, одежды ветхие, но несмотря на ветхость их Он святой, пожертвовавший жизнью Своей ради всех людей, понесший на Себе их тяжкое бремя.

Я вспоминаю о том, как впервые узнала про Христа от бабушки Дарьи, когда по вечерам, сев возле растоплённой печи, читала она мне страницы из Нового Завета. Я внимательно слушала её и представляла себе красивого юношу с открытым загорелым лицом и волнистыми слегка вьющимися волосами. В моём представлении у юноши были очень добрые глаза, через которые всегда лился неземной Свет и Любовь.

«Иди ко мне, Я приму тебя», – говорили эти глаза.

После этого я попросила бабушку окрестить меня.

– Ему наверное было очень больно, – говорю я, в то время как сестра Мария наливает свежий, только что заваренный чай с мятой в широкое большое блюдце и пьёт его в прикуску с сахаром.

– Кровь у Него текла струёй, а язычники-супостаты глумились над Ним.

– Почему они глумились? Ведь Он спасал их души?

Сестра Мария плечами пожимает:

– Потому что грешны, грех этот в крови их записан. А грешный человек, Таня, не сознаёт, чего творит деяниями своими. Супостаты они, прости меня, Господи, – быстро крестится.

… – Проходи, проходи, – говорит отец Владимир.

Где-то тикают настенные часы. В келье батюшки я никогда ещё не бывала, поэтому веду себя робко. Живёт он в отдельном бревенчатом срубе, в котором всегда хорошо натоплено и пахнет целебными травами. Их Варвара Никитична, попадья-матушка, ежедневно заваривает, чтобы как-то утихомирить мучивший отца Владимира ревматизм. «Кажись, полегчало», – в таких случаях говорит отец Владимир, гладит полуседую бороду и идёт по проторенной меж сугробами тропке прямо в храм на моление.

На этот раз в келье отца Владимира стоит запах мёда и пастилы. Слышится лёгкое постукивание фарфоровой чашки о блюдце, чьё-то ровное дыханье. Я напрягаюсь, останавливаюсь посреди просторной кельи, не дойдя до стола. Чувствую, как гость внимательно меня разглядывает, будто изучает, и от этого становится неловко, как всегда в таких случаях.

– Садись, – неожиданно предлагает отец Владимир.

Нащупываю сиденье стула, осторожно присаживаюсь, однако чувство неловкости при этом не проходит, ибо невидимый гость всё ещё смотрит в мою сторону.

Плавными движениями отец Владимир наливает мне чай, кладёт на блюдце несколько кусочков сахара, пододвигает чашку.

– Угощайся.

Я смотрю в пустоту, пытаясь понять, для чего отец Владимир пригласил меня к себе.

– Да ты пей, пей. Сегодня Никитична особый чай заварила, крепкий, – подбадривает отец Владимир.