Дара Преображенская - Ангел с поднебесья

Ангел нарисовал в воздухе круг, через мгновение круг наполнился огнём, превратившись в огненный шар. Он переливался разными цветами и оттенками радуги от красных до густофиолетовых с переходными тонами.

– Что это? – спросила я, любуясь великолепным шаром из множества энергий.

– Шар желаний и шар защиты. Его способны видеть дети и те, кто зрит в Беспредельное. Твои желания ещё пока чисты и совершенны, как душа твоя, поэтому не бойся желаний, не беги от них, а останови поток времени и осторожно прислушайся к ним. Мир постепенно замрёт, и ты привыкнешь к божественности покоя и равновесия. Почувствуй это каждой своей частичкой, утихомирь свой хаос, ибо в человеке живёт много сознаний, объедини их, чтобы услышать свой собственный голос. Он сразу подскажет тебе, какого цвета твоя мечта, погрузись в неё, не бойся, что сгоришь в огне. Это не тот огонь, что разводят люди на земле испокон веков. Этот огонь особый, он воспламеняет сердца и приносит нескончаемую радость потерявшим её за долгие годы. Таким образом, ты сделаешь посыл в пространство Великого Космоса, и твоя мечта обязательно осуществится, тебе останется только ждать, ибо Космос – не фантазия взрослых, а живое существо, с ним нужно уметь разговаривать. Ты – ещё ребёнок, и это умение пока не утеряно тобою.

– Если б ты знал, Ангел, как бы мне хотелось остаться беззаботной девочкой, созерцать этот чудесный мир или тот мир, какой мне дано созерцать, ведь я убеждена, что никто не видит ангелов.

Мне показалось, что Ангел обнимает меня.

– Для этого нужно соблюдать три простых условия, – сказал Ангел, – Несмотря на то, что мир Духа безусловен, но условия всё же существуют. Они есть негласно, увы, люди их не соблюдают, вот почему Тонкий мир Света закрывает перед ними двери.

– Какие это условия?

– Первое – верить в том, что ты живёшь среди чуда, что ты не одинока, и если не люди, живущие рядом с тобою, но существа более высокого плана никогда не оставят тебя, им понятны твои страдания и одиночество. Ты должна верить, что мир Тонких энергий и Радости действительно есть, ибо это – истинная правда. Второе условие – оставаться всегда ребёнком и радоваться каждому мгновению, проведённому тобою здесь, пусть даже если ты прожила скорбные минуты своей жизни. Помни, чистота души остаётся в вечности, а печали, страсти, счастье и горе меняются подобно тому, как на смену одному времени года приходит другое. Ты ещё ребёнок, но когда ты станешь взрослой, никогда не груби детям. Таким образом взрослые гасят внутренний свет, горящий в детских глазах, незаметно для себя они лишают их детства и способности усваивать уроки жизни. Дети, лишённые внутреннего света души, сопротивляются переменам, происходящим вокруг них, они не могут дарить этот свет остальным, нуждающимся в нём.

– Ты говорил о трёх условиях. Какое же третье условие?

Я огляделась, Ангела рядом со мною не было.

– Где ты! – крикнула я.

Никто не ответил.

– Вернись, пожалуйста, вернись!

Я перестала кричать, поняв, что крики мои утонули в пустоте.

Сестра Мария просыпается от шума, зевает.

– Кого ты зовёшь? – спрашивает она.

– Никого. Просто мне стало вдруг очень грустно.

Она ласково гладит меня по волосам.

– Не переживай, Таня. Москва – большой красивый город, князь Сыромятин – добропорядочный человек. Ты будешь петь в императорском театре, колоколов в Москве наслушаешься, их много там колоколов-то.

– Не останусь я в Москве. Сюда приеду.

– Не загадывай сейчас, потом видно будет. В Москве у тебя другая жизнь начнётся, авось она тебе понравится.

Пытаюсь убедить сестру Марию в обратном, но она не слушает меня, только крепче обнимает, к себе прижимает, словно прощается.

– Я вот что, – говорит вдруг сестра Мария, – схожу-ка я к Варваре Никитичне и отцу Владимиру, скажу, дескать, согласна ты ехать, пусть матушка пирогов своих знаменитых с разными начинками да блинов побольше в дорогу напечёт. Она у нас печь любит, как и стряпуха Ефимовна. В дороге-то голод особенно плохо переносится.

…Пётр Афанасьевич Давыдовский жил недалеко от центра на соборной площади в роскошном особняке с белыми колоннами и огромной террасой, выходящей в сад. Зимой сад опустел, только на покрытых снегом ветках рябины изредка чирикали воробьи, сюда же слетались желтогрудые синицы, садились прямо на открытую ладонь и склёвывали ещё мягкие крошки.

Комната больного была тёмной, он периодически стонал, мучился от болей и ревматизма. Друг князя Сыромятина судя по голосу был человеком старым, истощённым длительною болезнью. Он не мог передвигаться, ибо каждое движение доставляло ему невыносимые страдания. Все в доме за исключением князя только и ждали его ближайшей кончины. Это выражалось в манере их речи, наполненной нескрываемым раздражением. Семён Гаврилович Сыромятин представил меня сыну больного и его супруге княжне Давыдовской Евдокие Борисовне дворянке до мозга костей и сказал, что моё присутствие должно облегчить страдания умирающего.

Мне выделили комнату на первом этаже господского особняка в той его части, где располагались помещения для прислуги. Говорили, раньше там была кладовая, в которой хранились соленья и другие заготовки, но затем её решили перенести в погреб. Я сразу же познакомилась с горничной Груней.

– Отмыть да преодеть тебя надобно, – были первые слова Груни.

После бани она принялась меня одевать в наряды, что нашли в доме. Детское платьице сохранилось ещё от внучатой племянницы князя Давыдовского, которая уже выросла, превратившись в молодую семнадцатилетнюю особу на выданье.

– Если б ты видела, как ты в этом платье похожа на маленького ангелочка, – сказала Груня, перед зеркалом расправляя складки на подоле, – Оно розовое, сшитое специально по заказу из итальянского атласа, воротник же кружевной наподобие нежных облаков на небе. А небо – это твои голубые глаза.

Мне хотелось взглянуть на свой новый облик, но пришлось довольствоваться описанием Груни. После гардероба принесли пирожное, я должна была съесть его, чтобы немного набраться сил после долгой дороги. Пирожное оказалось с глазурью, а я была так голодна, что, не медля доела всё до последней крошки.