Дара Преображенская - Ангел с поднебесья

– Доктор Браун уехал на прошлой неделе в Берлин, но, я слышала, он скоро возвратится в Москву, – сказала Давыдовская, – Алексей Петрович, мне необходимо с ним встретиться, чтобы обсудить кое-какие вопросы относительно здоровья нашего уважаемого тестя.

Княжна плавно подошла ко мне сзади и шепнула, не дожидаясь ответа от своего мужа:

– Сейчас, милочка, ты пойдёшь в мой кабинет для достаточно короткого, однако вполне необходимого разговора. Он касается твоего пребывания в этом доме.

В кабинете княгини громко тикали часы.

– Закрой дверь и сядь на стул, – сказала она, едва я вошла внутрь.

Осторожно я нащупала пальцами край двери, затем гладкую ручку. Дверь закрылась легко и непринуждённо со щелчком. Княгиня Давыдовская сидела передо мной за столом. Это был письменный стол с пачками счетов и документов, какие обычно составляют часть делового интерьера любого кабинета. Я знала, в тот момент она внимательно смотрела своим холодным непроницаемым взглядом на меня.

– Итак, – произнесла княгиня, – Ты здесь, но надеюсь ненадолго. Мой тесть – довольно впечатлительная натура, ему кажется многое из того, чего в действительности нет и быть не может. Несколько лет он едва не переписал всё своё состояние на имя одной дешёвой певички из театра якобы за её необыкновенный голос и манеру исполнять старые русские романсы.

Княгиня встала, прошлась по кабинету, остановилась возле окна.

– Надо заметить, талант у тебя есть, но это совсем не значит, что я позволю тебе влиять на полоумного старика, он находится на пороге смерти, и ему следует подумать о чём-нибудь более существенном, но данная тема является закрытой. Даю тебе ровно неделю, чтобы ты покинула этот дом.

– Как Вы можете так говорить, ведь князь очень болен, и я ни на что не претендую.

– Как благородно! – съиронизировала княгиня, – У тебя нет ни рода, ни имени. Более того, я снизошла до разговора с тобой только лишь потому, что забочусь о здоровье своего тестя и о положении своей семьи. Теперь ты можешь идти и запомни хорошенько, что было сказано здесь.

– Но ведь это жестоко по отношению к князю, – нашлась смелости возразить я.

Я чувствовала себя так, будто являюсь ничтожной блохой по отношению к огромному изваянию, вот-вот готовому задавить меня.

– Жестоко? А не думаешь ли ты, милочка, что не к месту лезть в чужую семью. Старик давно отошёл от дел, вся работа в театре лежит на плечах моего мужа. Ещё раз говорю, ты можешь идти. Кстати, завтра у нас светский приём, соберётся много гостей, люди из приличного общества. Будет шумно, однако это совсем не коснётся тебя. Ты должна сидеть в отведённой тебе комнате и никуда не выходить. Надеюсь, ты поняла меня.

Я встала.

– Ты поняла?

– Да.

Оставшись наедине с собою, я легла на кровать, в моей душе поселилась обида, злость на саму себя за то, что я не в состоянии ничего предпринять, чтобы помочь старому князю. Мои маленькие кулачки сжались от отчаяния. «Неужели на этом свете нет ни доли, ничтожной доли справедливости?» – так думала я в отчаянии.

Никто не ответил мне тогда, ни единая волна в пространстве не пошевелилась. Я тогда не знала, что мне предстоял долгий путь, чтобы найти, наконец, ответ на мучивший меня вопрос. Пройдёт немало лет, немало страданий суждено будет испытать моей душе. Страждущей одинокой душе…

….Снизу доносились звуки музыки. Это было фортепиано, кто-то, а точнее несколько пар вальсировало в зале. В гостиной был накрыт роскошный стол примерно на двадцать персон. Там было море накрахмаленных салфеток, серебряных вилок, модных блюд, употребляемых лишь в среде высшей аристократии и дворянства. Они не просто жили, каждый день их был наполнен праздником. Женщины в атласных и кринолиновых платьях, мужчины в чёрных фраках. Там были гусары, гвардейцы, дипломаты, представители императорского двора. Там было море мороженного и пудингов, там были сладости, конфеты, хлопушки. Дети были счастливы, они играли в салки, бегали по дому, восторженно что-то восклицали на французском.

Я сидела одна в мрачной пустой темноте. Ах, как же хотелось мне спуститься к этим счастливым детям, как хотелось играть с ними в их весёлые детские игры! У них было детство, настоящее детство. Я была лишена этого детства.

Вдруг дверь захлопнулась, кто-то проник в мою комнату и быстро юркнул под кровать.

– Кто здесь?

– Не говори, что я сейчас в твоей комнате, – раздалось из-под кровати.

Это был голос Ивана.

Вслед за этим дверь вновь открылась, в комнату вошла дама в шуршащем шёлковом платье. Кажется, она поставила подсвечник на стол.

– Где Иван? – спросила княгиня Давыдовская.

– Его….его нет.

– Куда же он скрылся?

– Я не знаю.

Княгиня сделала ещё несколько шагов, огляделась, взяла подсвечник и вышла. Через пару мгновений Иван вылез из-под кровати, приблизился ко мне.

– Спасибо, что не выдала меня, – сказал он.

– Почему ты ушёл оттуда?

– Там очень шумно. Они корчат страшные рожи и смеются надо мной.

– Но ведь это – игра.

– Я больше не хочу играть.

Какое-то время мы стояли в полной тишине, затем совсем неожиданно для меня я почувствовала на своей щеке лёгкий поцелуй.

– Ты очень красиво пела, у тебя божественный голос. Дедушке очень понравилось.

Где-то вдалеке послышался колокольный звон «Боже, царя храни», затем дальше перекатами на соседних звонницах заиграли колокола.

– Колокола, – прошептал Иван.

– Здорово.

– У нас часто поют колокола.

Я была смущена, потому что он стоял рядом со мною, я даже слышала его частое дыхание. Никогда ещё ни один мальчик не проявлял ко мне такого внимания.

– Тебе хорошо в этом доме?

– Не очень, – тихо произнёс Иван, – Каждый день сюда приходят нудные гувернантки и заставляют зубрить ноты, а потом, когда я играю на рояле, меня бьют по рукам. Бывает слишком больно, но я терплю.

– Я была бы счастлива, если бы кто-нибудь научил меня нотам.

– Отец хочет, чтобы в будущем я стал известным композитором. Когда мне исполнится четырнадцать, он отдаст меня в обучение какому-то французу, сочиняющему сонеты, и я уеду отсюда на пять лет.

– Ты будешь жить во Франции? – спросила я.

– Да.

Он взял мою руку и с детской наивностью притянул к себе.

– Пожалуйста, не уходи отсюда. Я буду часто сюда приходить, ты будешь петь, а я придумывать мелодии и исполнять их на старом дедушкином рояле.

– Я не могу остаться.

Иван сильно сжал мою ладонь, словно всё, что я скажу дальше, являлось предельно ясным для него.

На звоннице раскатистым эхо во второй раз прозвучало: «Боже, царя храни». Кто-то на первом этаже громко крикнул:

– Смотрите, там за Соборной Площадью – фейерверк!

Иван подбежал к окну, где отсветами полыхали огненные разноцветные блики фейерверка. Должно быть, они были очень красочными, потому что Иван восхищённо воскликнул: