Чингиз Алиев - «Кто ты?». Часть 2

Ответа не последовало.

– Пусть едет к себе и приедет поступать через два года, – сказал он и снова стал смотреть на улицу.

Женщина кое-как сложила мои документы и кончиком одного пальца подвинула в мою сторону.

Выйдя на улицу и обмозговав то, что произошло, я пришёл к выводу, что здесь что-то неестественно, не так, как следовало бы. Ведь окончил же я среднюю школу, при чём тут возраст? С этими мыслями я дошёл до мечети. Красивое здание. Я впервые видел настоящую мечеть. Особенно поразили меня минареты, настолько они были изящны и в то же время величественны. Я крутился около этого здания и думал о возможностях человеческого разума. Уже студентами института мы с Риммой проходили мимо мечети во время обеденной молитвы, и двое служителей, стоя на самой вершине минарета, мощными голосами поочерёдно выполняли обряды азана. С высоты минарета мужчины эти были еле заметны, но голоса их доносились далеко за окраины города. Римма остановилась и посмотрела вверх, щурясь и протирая очки, но так ничего и не увидев, спросила меня:

– Где они находятся и почему так громко кричат?

– Они каким-то образом добрались до самой вершины минарета, – указал я на два рядом стоящих строения, верх которых почти затерялся в облаках, – а теперь не могут спуститься вниз. Вот и кричат о помощи.

Тогда такой ответ удовлетворил любопытство Риммы, но впоследствии она обозвала меня обманщиком и довольно толково объяснила значение этих «криков».

– Чингиз?

Я обернулся. Мой одноклассник Салимов Таваккул собственной персоной. Ещё с восьмого класса он начал зубрить историю, готовясь поступить на исторический факультет педагогического института. Тогда он чуть было не сагитировал и меня, но вскоре отстал, увидев с моей стороны его полное непонимание. Он жил недалеко от района, поэтому общежитием не пользовался. Учился он средне, увлекался стихами, сам неплохо сочинял их и, если не ошибаюсь, впоследствии даже выпустил небольшую книжку со стихами, так я слышал во всяком случае. Указав на документы, которые я держал под мышкой, он спросил:

– Не успел сдать?

Я рассказал, что произошло. Он громко засмеялся и, жадно втягивая дым дешёвой сигареты, сказал:

– Ты разве не читал правила приёма в вузы?

– Нет. А что?

– Там ясно написано, что не моложе семнадцати лет.

– Но это же абсурд, Таваккул. Я окончил среднюю школу, у меня есть все необходимые документы. Кому какое дело, сколько мне лет?

– Значит, есть кому-то дело, раз требуют. Ну а сейчас что собираешься делать?

– Завтра пойду ещё раз. Может, примут?

– Как знаешь, хотя я думаю, что без толку. А ночевать есть где?

– Нет. Я и не думал об этом.

Таваккул рассказал, что хотя старший брат, зоотехник колхоза, и снабдил его некоторой суммой денег, но этого явно недостаточно, чтобы снимать комнату, а педагогический институт, куда он сдал документы, общежитие не даёт.

– В этом отношении более престижен сельхозинститут. Там и общежитие дают сразу и стипендия побольше, но туда поступить трудновато. Надо хорошо знать химию и физику. Да ладно, обойдёмся, – сказал он, подбадривая меня, – переночуем вместе.

– Это где же? – спросил я. – Если тебе не дают общежитие, а снимать комнату…

– Да к черту всё это, – перебил он меня. – Вот видишь этот сад? – указал он мне на небольшую аллею напротив мечети. – Местные называют её «аваралар багы», то есть «сад для бродяг». Здесь и переночуем. Я уже две ночи провёл здесь, и очень даже ничего.

«Сад для бродяг», мечеть и пединститут образовали некий треугольник: с торца сад этот упирался в мечеть, а сбоку – в институт, который отделялся от сада с помощью магистральной дороги. В самом центре сада стоял архитектурно отделанный родник. Прозрачная и довольно холодная вода текла из него постоянно. К основанию родника толстой цепью была прикреплена медная кружка. Вокруг родника и поодаль находились довольно массивные и широкие деревянные скамейки на железной основе. Отличное место для ночлега. Неудобным могло быть лишь то, что Кировабад всё же расположен в предгорном месте, и ночью наверняка здесь бывает холодно, о чём я и спросил у Таваккула. Он пожал плечами и сказал, что терпеть можно.

– Послушай, Таваккул, ты ведь сдал свои документы, разве нет?

– Да, сдал, – подтвердил он.

– Тогда почему тебе не поехать домой? Ведь экзамены начнутся не раньше первого августа, а до него ещё больше чем неделя. Чего тебе зря мучиться?

– Боюсь я ехать домой.

– Чего это ты боишься?

– Видишь ли, я не совсем правду сказал тебе насчёт денег.

– Насчёт каких денег? – спросил я.

– Ну деньги, которые я взял с собой на расходы.

– Ты чего, своровал их, что ли?

– Ну не совсем так. Я верну их, обязательно верну. Я просто позаимствовал их, да, именно позаимствовал, временно, так сказать.

Потом, немного подумав, он добавил:

– Конечно, со стипендии, что здесь платят, я не смогу вернуть их, но с первой же зарплаты обязательно отдам. Ведь получу же я зарплату когда-нибудь?

– Надо полагать, что получишь, – неопределённо ответил я. – А большая сумма, которую ты своро… то бишь заимствовал? И у кого?

Он глубоко вздохнул.

– Ты понимаешь, Чингиз, я ведь сирота, круглый сирота. Когда умерла мать, а следом и отец, мне было всего два годика с гаком. Я был поздним ребёнком у родителей, отчего и такой недоразвитый, наверное. Говорят, что родители мои умерли от голода. Не то чтобы совсем голодали, нет. Хотя они были уже пожилыми, но кое-что зарабатывали. Но это «кое-что» уходило в основном на содержание меня с братом, который был на тринадцать лет старше и учился в седьмом классе. Старикам же не оставалось почти ничего, и от постоянного недоедания у них появились лёгочные болезни, кровохарканье, сопровождающееся длительными судорогами. Колхозный фельдшер рекомендовал усиленное питание. А где взять это питание? Так они и померли один за другим, почти одновременно. Я-то не помню, а брат не любит об этом вспоминать. После того как с помощью соседей похоронили стариков, мы с братом, тоже по сути ребёнком, остались совсем одни, без родных, без какой-либо помощи со стороны. Не знаю, сколько дней мы голодали, но говорят, довольно долго, пока не дошёл слух об этом до председателя колхоза. Говорят, что председатель колхоза, придя в наш двор и увидев нас вздутых от голода и почти при смерти, заплакал. Сидел, говорят, на земле, прямо на середине двора, и плакал. После этого раз, а то и два раза в неделю стали приносить нам хлеб, сахар и кое-что ещё. До сих пор мы не знаем, за чей счёт он покупал эти продукты. Некоторые утверждают, что он экономил из пайков, которые давали семьям погибших на войне людей. Но это исключено. Так как эти пайки были адресными и разносились в закрытых пакетах работниками сельсовета, правление колхоза никакого отношения к ним не имело. В колхозе таких фондов не было, и за колхозные копейки могли даже расстрелять. Остаётся только думать, что он сам, имея большую семью, всё же умудрялся экономить из своей зарплаты кое-какие суммы, на которые покупал продукты и присылал нам. Как я уже заметил, брат мой старший заканчивал тогда седьмой класс. Учился он очень хорошо. До сих пор хранится похвальная грамота, данная ему руководством школы за отличную учёбу и примерное поведение, благодарственные открытки, адресованные родителям за воспитание такого ученика. Как и ожидалось, школу закончил он на одни пятёрки, но учиться дальше не пошёл. Не до учёбы было. Надо было зарабатывать, чтобы содержать нас да и помогать мне учиться в школе. Стал он работать в колхозе. Спасибо председателю колхоза: подобрал ему не очень тяжёлую работу и постоянно выделял нам продукты питания на трудодни брата. Во время посева он сидел на плуге сзади трактора и регулировал глубину пахоты. Работа была лёгкая, но очень пыльная и хорошо оплачивалась. Осенью и зимой он помогал убирать урожай и работал на животноводческой ферме. Так прошло несколько лет. Как-то раз председатель колхоза пожаловал к нам домой с какой-то очень красивой девушкой, одетой в короткое красного цвета платье. Она была не из наших. Брата, как обычно, дома не было, а я собирал ягоды с одного из двух тутовых деревьев.