Марита Мовина-Майорова - Власть Прозерпины

А потом вставало солнце, и они засыпали, переплетя свои тела и души.

Она думала, что он не знал… «Любовь моя. Жизнь моя. Я же умру без тебя. Единственная. Не уходи. Никогда». «Никогда», – эхом откликалась она.

6.

… – Никогда, – эхом ответила она…

В лесу, как и все последнее время, стояла белая тишина. Птицы умолкли окончательно, ручей с трудом пробивался сквозь корочки льда, сковавшего его по краям и местами – посередине. Тихо-тихо падал снег. Он ложился тоненьким покрывалом. Сквозь него ещё была видна трава, опавшие листья. Кустики можжевельника стояли чуть припорошённые, красуясь тёмно-синими глянцевыми ягодами. Сосны и ели зеленели. Они не скоро ещё покроются шапками снега. У них все ещё было впереди…

А вот у неё и незнакомца (он так и не назвался), все уже было в прошлом. Будущего у них не было. Это стало очевидным для неё внезапно. Как до сих пор она могла не видеть очевидного? Как могла позволить себе так забыться? Почему реальность происходящего не доходила до неё столько времени? В каких потёмках своего сознания она заблудилась? И где тот свет, который мог бы осветить для неё пространство её разума?

…В шалаше было холодно. Даже еловые лапы, которыми они теперь укрывались и которыми была дополнена их постель, не спасали от холода. Их любовные порывы не прошли. Но холод наступавшей зимы вынуждал их все больше согревать друг друга не неутомимыми ласками, а сплетением тел и нежеланием разъединяться вообще.

– Любовь моя. Жизнь моя. Я умру без тебя. Не уходи. Никогда, – теперь шептал он, все крепче прижимая её к себе. Его тело пылало жарко, казалось, сквозь кожу его пробивается пламя. Весь он был одним пылающим факелом.

– Никогда, – эхом вторила она, чувствуя, что, действительно, не в силах расстаться с ним. Но наступал холод и голодная смерть. Большую часть времени они лежали в шалаше, прижавшись друг к другу. Сливаясь, то ли в бреду, то ли в действительности в одно целое. Несколько раз она порывалась сходить в селение за едой и одеждой. Но каждый раз останавливала себя, понимая, что все мосты сожжены, и там её ждёт позор, и если не смерть, то изгнание. И она оставалась. Надо было что-то предпринимать, но он как будто не видел и не понимал, что они идут к смерти. Он ничего не предлагал, но с каждым днём все упорнее просил её не оставлять его. И она продолжала не спрашивать его, что он собирается делать, куда собирается идти дальше, собирается ли вообще куда-то идти, и возьмёт ли её с собой. Она боялась задавать ему эти вопросы, потому что смутно чувствовала, что она ему в его дальнейшей жизни не нужна. Он, уходя, не позовёт её с собой.

Но он, казалось, и не собирался уходить, зато все настойчивее просил её не уходить от него. И она начинала уже верить, что что-то изменится в происходящем. Он явно чего-то ждал. Но даже если бы он и не просил её остаться, она бы все равно не ушла – она не могла без него жить и готова была умереть здесь, вместе с ним, будучи одним целым. Она уже забыла об условии, которое сама поставила ему при первой встрече. И боялась, что он вспомнит о нем.

Она вымоталась до предела. Разум её метался между пониманием того, что такое бездействие приведёт их к смерти, незнанием, как выбраться из этого тупика, и страхом остаться без него. Ночами она лежала без сна, замерзая все больше, и отчаянно спрашивала себя, что же с ней происходит? Что произошло с ней в этом лесу в тот день, когда она увидела его, неподвижного, у ручья? Что произошло с ней? Какие-то смутные видения всплывали временами в её воспалённом сознании, от которых ей становилось жутко, пот выступал на лбу, и все тело покрывалось испариной. Сердце начинало бешено колотиться, и она в панике отстранялась от лежавшего рядом с ней человека. А человека ли?

И она вспоминала вдруг, как он смотрел на неё, думая, что она спит, и ей становилось по-животному страшно. Инстинкт самосохранения на мгновение пробуждался в ней, и она готова была сорваться с места и бежать от этого шалаша и этого «человека ли» без оглядки. Но ещё ужаснее были мысли о том, что и она перестала быть собой. Да, в тот момент, когда она впервые увидела его, ей показалось, что она заметила в себе довольно странное движение, напомнившее ей об оставшемся в дымке бессознательности видении насилия над её телом. Но это было лишь мимолётное движение. Потом её заполнила безотчётная его власть над ней. Что-то было в его глазах, когда он смотрел на неё. И потому сила её желания никогда не покидать его, отдаваться безраздельно, служить ему, покоряться ему – страшила её.

А то, что происходило с ней иногда по ночам, когда жажда его молодой крови переполняла её, и она готова была растерзать его на части и захлебнуться его кровью, испытывая восторг – что это было? Разве это была она? Нет! Это было дикое животное. Хищное животное. И это животное в ней самой жило и требовало его крови. Оно ждало момента, когда сможет наконец впиться клыками в его юную шею, и взахлёб пить его кровь. От этих ощущений у неё начинала кружиться голова, и она почти теряла сознание. Этого дикого животного в себе она боялась больше всего. И она начинала понимать, почему не оставляет его, почему остаётся с ним.

7.

– Сегодня я схожу в селение. Иначе мы погибнем здесь. Ты же не хочешь уходить? Ты хочешь остаться?

Она решила схитрить и всё-таки задать ему этот вопрос. Ей надо было утвердиться в своём понимании происходящего и принять какое-то решение.

Он посмотрел ей в глаза, и произошло то, что обычно и происходило: вся она подалась навстречу его власти, и забыла кто она и где.

– Да. Я хочу остаться здесь. С тобой. Мне некуда идти. Моя жизнь принадлежит тебе. Да, тебе лучше сходить в селение. Наступает зима. Нам нужно что-то придумать, чтобы пережить её.

Она опустила глаза. Как бы она хотела остаться там, в селении! Как бы хотела, чтобы их встречи никогда не было! И ясно поняла в этот момент, что обрекла себя на вечные страдания души и тела. Всегда разум её будет рваться в прошлую, постылую, но безопасную жизнь, а сердце навсегда останется в этой, гиблой, но чем-то неуловимо животной и первозданной, и этим – непреодолимо притягательной для неё, – жизни.

Подняла глаза, два синих озера, с застывшей гладью не пролившихся слез. Безысходное страдание навсегда поселилось в них. Он – улыбнулся, стараясь скрыть торжество, подошёл и молча, легонько прикоснулся губами к её глазам. Потом к губам.

– Иди, – жёстко сказал и, повернув за плечи, подтолкнул её к выходу. – Я буду очень скучать по тебе. И очень ждать тебя. Иди.

И она пошла. Пошла в никуда. Потому что, лишь подойдя к краю леса, за которым начиналось её селение, поняла, что ждёт её там. Она поняла, что отрезала себя от этих людей уже навсегда. Возвращаться ей было некуда.