Михаил Лукин - …И вечно радуется ночь

Выдумка – решил уже он, и довольно с этим!

– Ну, вот что, друг мой, – деловито и раскованно начинает он, – признаться, вовсе не о том я хотел говорить, не о быте, не о сёстрах… И о моих постояльцах – довольно, слышите! С иным намерением здесь я, но своим положением вы меня просто-таки огорошили… Гм, ну что ж…Странно: я стал куда больше терзаться, и покой некоторым совершенно бесцеремонным образом покинул меня. Причиной тому – вы, Миккель Лёкк. Изучаю вашу историю болезни, это, можно сказать, стало моим настольным чтивом…

– Гм, верно ли слышу? История болезни?! – не отказываю себе в удовольствии вставить словечко. – Что ж за недуг мучает нас: капустница, плодожорка?..

Стиг, с необычайной лёгкостью отмахнувшись:

– Ну, биографию, судебные протоколы! Профессиональная оговорка – разве это имеет значение?.. Так вот, позвольте узнать у вас одну вещь?

Усмехаюсь, тут же напоминая ему, что он… как говорится, несколько поспешил:

– Это относится к истории болезни или собственной моей истории?

– Скорее к последнему.

– Тогда, скрепя сердце, вынужден отказать вам, милейший Стиг. Если в судебных актах вы ещё можете покопаться – всё же они в общественном достоянии – то в остальном… Впрочем, проживите ещё некоторое время после меня, сохранив интерес к моей персоне…

– Что же тогда?

– …И тогда, без сомнения, сможете прочитать многое, что вас интересует, в энциклопедии.

– Но всё же, – кривится, – в качестве приватной беседы, tête-à-tête…

– Приватно я всегда беседовал исключительно с дамами…

Даже и глазом не дёргает:

– Вы – русский, и покинули вашу родину после… как это у вас там называлось? – после Революции… – не слишком, видимо, привычное для него слово коверкает он неимоверно дико, как-то вроде «Разколюции» или «Проституции», так что мне немалого труда стоит понять, – …покинули, и оказались в Швеции, затем в Норвегии; здесь вы обрели славу, почитателей. Истинно, многие читали вас здесь, многие, даже споря с вами, любили (и я сам, скрывать нечего, был заинтригован), вы обладали всем – богатством, любовью, признанием – всем, о чём иной может лишь грезить! Но вы… – невозмутимые черты вновь слегка обостряются, – …вы презрели всё это, вы не были благодарны судьбе. Поразительно: обладая известностью, вы не вели публичной жизни, будучи состоятельным – не тратили, блуждали во власянице по пустыне вместо того, чтобы разъезжать в золотых каретах. Да, Лёкк, не настолько много лет мне (хоть меня и трудно назвать мальчиком), и не испытал я ещё тех злоключений, что испытывали вы некогда, оставляя родную страну против воли, но всё же, хотите верьте, хотите – нет, я всегда хотел одного – задать вам этот вопрос, всего лишь. Порою, мне снилось это! Поверьте, я редко вижу сны, и вообще не столь впечатлителен, но это… Это мучило, изводило.

Смотрю пристально: лицо приторно-холодное, почти неизменное, что бы ни происходило, – ни дать, ни взять, пускающая пузыри в банке рыбёшка, – и Фрида-то смотрится живее, даром что немая немой. Вот упоминает о сне своём он, о своих, кажется, сокровенных желаниях, о боли, страстях, безэмоционально, ничтожно, не смущаясь, не потупя взора, словно бы мельком пробежав по газетной передовице, лишь изредка, как в обыкновении у него, скашивая то правый краешек рта, то левый. Что за конфуз! Конфуз ли это? Спонтанность, либо сознательное заигрывание с морщинками в уголках розовых губ?

И я спрашиваю, пожимая плечами:

– Вы хотели расспросить меня о Революции?

– Ах, Лёкк, – многозначительно вздыхает он; вздох этот открывает степень его изрядной осведомлённости, – я откровенен, и от вас хотел бы взаимности – что тут невыносимо тяжкого? Мне нет нужды знать, отчего пришлось покинуть Родину вам – из-за бытового неудобства ли, либо вследствие несоответствия ваших политических взглядов новым реалиям (и такое тоже случается, отчего нет!) – ведь там нынче… как это?.. большевизм. Оставьте при себе это, тайной души, если хотите. Вопрос мой прост: отчего таков Миккель Лёкк? Не перекручивайте, вы всё прекрасно поняли. Да, отчего?! – он вдруг всплескивает руками, размеренной, слегка нервной густотой насытив голос. – Отчего, чёрт побери, будучи читателем вашим, я увидел вас воочию лишь тогда, когда вы оказались в моём ведении в этих стенах?! А до тех пор… хм, до тех пор я и знать не знал, реальны вы иль нет, так, всего лишь тень, плод воображения. Будь знаком с вами я прежде, будь уверен, что читаю живого человека, зная историю вашу, видя лицо, я бы куда охотнее расставался со своими кровными, понимаете вы?! Я бы…

Не сдерживаюсь и холодно обрываю:

– Полагаете, это вопрос медицины, практики? Высокий Королевский Суд пытался повесить на меня ярлык безумца исключительно за то, каков я есть от рождения до сих пор – доказывали, опрашивали свидетелей… и так далее – но, смилостивившись, доказал только мою недееспособность. Вы тоже хотите попытать счастья? Впрочем… – пристально вглядываюсь в него, – Погодите, погодите: с каких пор «Вечная Радость» – прибежище умалишенных?

Небольшой тактический маневр:

– Нет-нет, Лёкк, и я также полагаю, что медицина здесь не причём…

– Тогда что же вас, счастливого обладателя диплома магистра медицины, здесь заинтересовало?

– Ну, перво-наперво нужно заметить, что я явился к вам, обратите внимание, в обычном своём, повседневном, нерабочем облике…

– Только с часами…

– Только с часами!

– …Подмечать время, проведённое со мной, чтобы выставить счёт…

– Возможно.

– Неужели, вы тут с частным визитом?

– Можно и так сказать! Я здесь частное лицо – у меня, видите ли нынче – в кои-то веки! – отгул…

– …И вы посвятили его мне – не глупо ли!

– Ну, признаться, благодарности за это я и не ждал…

– Чего же вы ждали? Объятий, слёз, заламывания рук?

Задумывается, чешет зеркальный подбородок.

– Наверное, чего-то особенного, мудрости, что ли, обычно сопутствующей сединам… – и вдруг оживляется: – Впрочем, своими словами вы подталкиваете меня к мысли, что в этом есть рациональное зерно.

– В чём же?

– В медицине… Да-да, послушайте: я долго боролся за это… Возможно, друг мой, возможно! – задумчиво говорит он. – Видите ли, когда обстоятельства оборачиваются против нас, это отражается определённым образом на здоровье, да, на умственном и физическом состоянии личности.

На это я смеюсь:

– Ха-ха, уверяю вас, пертурбации жизненные никоим образом не влияли на моё состояние, – и тут же неловко обличаю себя на самой гнусной лжи.

Его реакция определённа:

– Если вы полагаете, – он явно заинтригован пробежавшей по щекам моим тенью, – будто вас не коснулось это (хотя я уверен в обратном!), то это вовсе не означает, что минуло иных. Когда это хотелось больному верить в болезнь?! Куда проще, сподручней верить в доброго милосердного Господа, нежели в некое, разной степени персонификации, несчастье.