Мария Фомальгаут - Чаш оф чи

– Он – это ваш сын?

– Ну да, Итан…

– И что же он?

– Ну… как это называется… не помню…

– Боюсь, если вы не вспомните, я ничем не смогу помочь.

– Да у этого и названия-то нет! Ну… когда он знает больше, чем другие… ну мы вот видим дом там, дерево, снег выпал, к полудню растаял, а он (засекречено), понимаете?

– Ну… это редкая способность…

– А можно с этим что-то сделать? Ну… чтобы он не видел ничего такого?

– Боюсь, что нет… есть только один выход…

– Что видите? – спрашивают люди таким тоном, будто думают, то ли просто показать мне на дверь, то ли пристрелить на месте.

– Вижу (засекречено).

– Правильно. Здесь?

– (засекречено).

– Отлично. Здесь?

– (засекречено).

Люди молчат, люди снова думают, то ли убить меня, то ли прогнать, наконец, кивают, будто бы нехотя:

– Приняты.

– …очки надень, – шипит злой человек. Сам не понимаю, почему считаю его злым, ну кажется он резкий какой-то, жесткий, может, тут по-другому и нельзя, но все равно – злой…

…наконец-то решаюсь снять очки, наконец-то решаюсь не зажмуриться, а заставить себя посмотреть во все глаза. Правда тоже смотрит на меня, недовольно пофыркивает, постукивает копытами, в памяти трещит голос инструктора, осторожнее, лягнет, мало не покажется…

Протягиваю руку, правда настороженно обнюхивает меня, отдергивается (вздрагиваю), наконец, поворачивается ко мне бочком-бочком, понимаю, что могу положить руку на взмыленную спину, подтянуться на руках…

«…просто феноменальные способности, правда в его руках гарцует удивительно легко и ловко, – его появление произвело настоящий фурор, люди даже аплодировали, когда он показывал мир…»

Читаю, не верю себе, бред, бред, бред, быть этого не может, да вы этого Итана хоть видели, что он показывает, и близко на правду не похоже, это же (засекречено), а гарцует-то как, гарцует, будто и правда что-то знает…

…пришпориваю правду, снова бросаюсь в атаку, еле удерживаюсь в седле, когда правда встает на дыбы и заливисто ржет – уже понимаю, что этот бой для кого-то из нас станет последним, если не для обоих, но, черт возьми, я должен уничтожить того, кто показывает черт знает что под видом правды. Только сейчас понимаю, насколько переоценил свои силы, я ведь и с мечом обращаться не умею, какого черта я вообще его схватил, он мне только мешает, вот Итон, Итон да, у него меч в руках только так летает, того и гляди вышибет меня из седла, только сначала рассечет пополам…

Правда подо мной снова встает на дыбы, заливисто ржет, поворачивается…

…поворачивается…

…это еще что за черт…

Нет, быть того не может, почему я не вижу отдельно свою правду и его неправду, почему я вижу единое целое, повернутое миллионами граней, что я вообще вижу, очки, очки, где очки, нет очков, нечто непонятное, оказавшееся единым целым, больно обжигает уже не глаза – сознание…

…прихожу в себя, вернее, не сам – мой недавний противник растирает мне виски, очнитесь, да очнитесь же…

– Это… это что?

– Я откуда знаю, первый раз такое вижу… Чш-ш, не смотри, совсем рехнешься…

– А сам чего смотришь?

– Так интересно же…

– Ну, так и мне интересно…

…осторожно пришпориваю правду, – Итан придерживает её за уздечку, как будто правду можно удержать. Осторожно ведем правду через холмы, в сторону городов. Думаю, сможем ли мы показать им то, чего сами толком не понимаем…

По воскресеньям наш ресторанчик пользовался особой популярностью – потому что в город приходили те, кто оттуда. Я так и не решался спросить у них, из какого они века – из двадцать пятого, или из какого-то намного дальше за пеленой времен. Они заказывали субботние вечера, запеченные в домашнем уюте и сны в ночь с субботы на воскресенье. Я не знал, откуда у них такая любовь к субботам, быть может, в их временах уже не было суббот. Впрочем, хозяину не очень нравилось, когда я задавал гостям вопросы, да и задерживались гости ненадолго – они приходили в наш городок, чтобы перейти Центральный Бульвар и оказаться на другой стороне города, выходцы с северо-востока – на юго-западной, с юго-запада – на северо-восточной. Да и там они оставались буквально считанные десятки минут, чтобы снова отправиться в двадцать пятый век или в какой там они отправлялись, но уже на другую сторону города. Возвращались оттуда ближе к вечеру, груженные тяжелыми баулами. С северо-востока на юго-запад тащили полные сумки первых влюбленностей и тепло домашнего очага, с юго-запада несли юношеские мечты и предрассветные сны. Я догадывался, что несут то, чего нет у них самих, но не спрашивал, что у них случилось с домашними очагами и предрассветными снами.

Чуть дольше задерживались те, кто делал в нашем городке остановку между двадцать пятым веком нашей эры и двадцать пятым веком до нашей эры. Потом странники снова появлялись в нашем времени, но уже в других городах во всех краях, на всех окраинах бескрайнего мира. Я понимал, что где-то там бесконечно давно не было границ между княжествами, и весь мир был каким-то единым величайшим княжеством.

Иногда мне хотелось оставить ресторанчик и нудного хозяина и отправиться вместе с воскресными странниками в какие-нибудь неведомые края. Но еще больше мне хотелось посмотреть дивный мир, где не было границ, величайшее княжество, охватывающее всю землю…

– …о! …о…е! А! а… А!

Круть-круть-круть-верть-верть-верть…

– Что? Что такое? Алан! Алан!

Чаша алоэля стремительно вертится, отпущенная чьей-то рукой, придвигается все ближе и ближе к краю, почему он её не подхватывает, да чего ж ты ждешь, растяпа, почему ты не ловишь чашу, почему она стремительно вращается уже в пустоте, рушится на марморный пол, разлетается мириадами осколков, вздымает брызгами. Недоуменно смотрю на чью-то ничью руку, ну какого черта ты не ловишь, не подхватываешь, какого черта, в самом-то деле, слежу за рукой, не сразу понимаю, что это моя…

…рука?

Рука?

Рука?

Черт меня дери, не было у меня никаких рук, не было, только быстрые ноги, несущие меня через мокрый осенний лес, это не может быть моя рука, почему она двигается по моей воле, повинуется моим желаниям, неуклюже мотается туда-сюда, сбивает со стола еще одну чашу…

– Ала-а-а-н!

Каким-то куском сознания догадываюсь, что обращаются ко мне, но этого быть не может, не могут обращаться ко мне, я не Алан, как я могу быть Аланом, чтобы позвать меня, надо крикнуть… чер-р-рт, я даже не могу выговорить это своим теперешним горлом…

– Алан!

Подскакиваю, как подстреленный, да почему как, я и есть подстреленный, мне же только что прострелили хребет, и мокрый осенний лес стремительно завертелся кувырком, все больше обагряясь кровью, моей кровью. Бежать, бежать, бежать-бежать-бежать, перебирать стремительными сильными ногами, убегать от смерти, от самого себя, от…