Мария Фомальгаут - Чаш оф чи

– Топ-ри… фет-чер…

Они отступают, расступаются, смотрят на меня настороженно, устраиваются за табле, мне не остается ничего кроме как сделать то же самое, понять бы еще, какую вилку в какой ложке держать, зорко смотрю за сидящими за табле, долго не решаюсь попробовать нечто осклизлое, дрожащее, причудливое на вкус. Персоны переглядываются, быстро переговариваются своими R без палочки, опрокинутыми Е, наконец, кто-то из манов пододвигает к себе кап – я и ахнуть не успеваю, как ман прокалывает себе запястье, в кап падают кровавые капли, одна, две, десять, двадцать, – ман брезгливо пододвигает кап ко мне.

Меня передергивает – понимаю, что не смогу себя пересилить, не смогу этого сделать, и пусть меня хоть выставляют из хома на колд, я не заставлю себя. Персоны смотрят на меня с недоумением, не верят, не понимают, как такое возможно, как так-то, и это не то недоумение, какое бывает, когда отказался следовать какому-то обычаю, тут другое что-то, как это так, он не пьет кровь, он же должен, он же…

– …А у вас что… не пьют кровь? – спрашивает воман. Раскатом грома это рычащее – кр-р-р-р-овь, R с оторванной палочкой.

– А нет…

– А что у вас…

– А рыб… рыб с чипсом… шепард пай…

– Это как?

– Пастуший пирог… пудинг… корниш…

Они смотрят на меня, не верят, как я могу есть пироги и пудинги, я же должен пить кровь…

– …кот и скрипка… корова прыгнула через луну… тарелка сбежала с ложкой…

Проклинаю себя, что не смогу сыграть эту мелодию, а без мелодии так непонятно, и без картинки непонятно, в буке картинка была, а сейчас я только могу рассказать про пабы Кот и Скрипка, Тарелка и Ложка, Корова и Луна… а вот еще послушайте, Хампти-Дампти сидел на стене…

Мой стори прерывается ревом и грохотом там, на улице, – я еще не успеваю выскочить вслед за бегущим на улицу персонами, но уже понимаю, что таун горит, охваченный файром. Не сразу слышу за треском файра низкий гул в небе, не сразу вижу низко летящего стального равена, он парит над пылающим тауном, он охотится на таун, тауну от него не убежать…

Персоны целятся из ганов, я тоже целюсь из гана, я не верю, что попаду в равена, мне даже странно, что я попадаю в стального равена, который беспомощно кувыркается в воздухе, огибает причудливую дугу и падает на опушку вуда. Я бегу туда, я понимаю, что это еще не все, что в глубине стального равена есть персон, которого я должен добить, чтобы спасти таун, он должен выбраться из обломков равена, если он там один, а то может оказаться и тен, и еллевен.

Я открываю дор равена, я не верю себе, когда вижу изуродованные окровавленные останки, в которых с трудом угадывается лицо Мике, почему Мике, это неправильно, что Мике, он не должен быть здесь, он не должен жечь таун, он не должен лежать здесь мертвый, этого быть не должно.

Мне не дают опомниться, уже который раз мне не дают опомниться, – когда я слышу низкий гул стальных равенов там, высоко в небе, я вижу, как они ровным клином движутся к высокому хиллу, чтобы расположиться там на ночлег. Стальной равен нависает над опушкой, – кажется, они заметили меня, и самое главное, заметили мой дресс, альбион дресс, такой непривычный здесь, в Беловодье. Мне сбрасывают веревочный трап, я и не ожидал, что по нему так трудно карабкаться, что он будет отчаянно раскачиваться в разные стороны, вертеться волчком, – кто-то втаскивает меня в стальные глубины равена, приговаривает что-то, я слышу знакомые неперевернутые гортанные R, θ, ð, я жду, что от них повеет теплом, я не понимаю, почему от них не веет теплом, почему мне сразу вспоминается обескровленная земля и шахматные ленты на фуражках…

Её зовут Жане, я вижу её имя на груди, Жане, оно должно звучать как-то по-другому, я не хочу по-другому, не понимаю по-другому.

Беловодье, говорит Жане.

Они выжидают – чтобы прийти на землю белых скал, чтобы пить нашу кровь и кровь земли, чтобы стреножить наши замки и увести их в рабство.

Я хочу замотать головой, я хочу сказать, что это не так, не так, не так, ничего подобного, я уже открываю рот – когда понимаю, что мне нечего сказать, что я совершенно не знаю, что происходит, но черт возьми, одно я нзаю точно, я же видел таун и теплые уютные румы, и двойные доры, и буки, и табле, на котором стоял диннер, который мы ели, и они удилвялись, почему я не пью кровь…

– Там… там двойные доры… двойные…

Жане не успевает ответить, кто-то звонит Жане, я вижу, как меняется её взгляд, где-то я уже видел такие взгляды, вспомнить бы еще, где, а да, конечно, так смотрят на чужих, так смотрят, когда хотят сказать – вы должны покинуть кастл, так смотрят те, кому по телефону рассказывают, кто я такой на самом деле…

А дальше все как в тумане, рука сама поворачивает рычаги, закрывает равен, на старт, внимание, тен секунд до старта… эйч… севен… фиве… где-то в отголосках памяти – файв, файф, да какой файв, когда – фиве, ту, ван…

…я не успеваю за скоростью, моя кровь не успевает за мной. Я хочу домой, я хочу в кастл, где южная товер и северная товер, где гарден и задний ярд, где либрария и файр в очаге. Я беру курс на землю, которая альбион, я теперь там все сделаю лучше, я сделаю смеситель в раковинах, и еще проведу отопление и сделаю двойные доры и двойные глассы в виндах, и наберу себе буков где все ворды как читаются, так и пишутся, там будет корова, которая прыгает через луну, и хампти-дампти, который сидит на стене, и будет рак верхом на пауке и череп на гусиной шее, и пляшущая мельница. Если бы я был не я, а кто-то другой, если бы все это было в буке, а не на самом деле, я бы должен был остаться, я должен был открыть им глаза на мир, рассказать им всем правду, только чтобы рассказать правду, нужно знать эту правду, а я не знаю, я до сих пор не могу толком понять, что произошло и что происходит. Поэтому я просто хочу домой, если вообще существует какое-то – домой.

Небо ощеривается выстрелами с той и с другой стороны, небо трясется от летящих равенов, я вижу, как кровоточит разорванная, растерзанная земля, я вижу тауны, которые бегут по хиллам, еще пытаются спастись от всепожирающего файра. Я уже понимаю, что в меня будут стрелять – как с той, так и с другой стороны, я понимаю, что я чужой как для тех, так и для других, я никогда не был для них своим, и никогда не стану своим.

Я все еще надеюсь вернуться домой, даже когда вижу, как мой таун раскалывается на мириады осколков, разорванный снарядом, и сама земля, на которой он стоял, ползет трещинами, выплевывая потоки раскаленной магмы. Отсюда я не вижу, где земля, и где луна, на таком расстоянии они обе становятся лунами, далекими, маленькими, разрывающимися на куски в ослепительной вспышке…

…собираю обломки, остатки, осколки, по кусочкам, по фрагментам, скрепляю воспоминаниями. Из обломков камней собираю кастл, но не такой, каким он был, а другой кастл, с двойными дорами, с двойными глассами в виндах, с толстыми стенами. Собираю клочочки земли и грасс, застывшие в космосе фловы, чтобы сделать передний ярд и задний ярд. Хочу собрать буки, чтобы сделать либрару, – буков нет, буки сгорели дотла в пламени вара. Чувствую, что кастл без буков как бы и не совсем кастл, и нужно хотя бы самому написать бук. Бук будет такой, как я хочу, в нем все слова будут читаться так же, как пишутся, а еще не будет перевернутых R и Е, поваленных на бок, и перевернутых и удвоенных К. Я с немалым трудом нахожу копибук и пен, и…