Сергей Ледовских - Август Козьмины

Другие стили, кроме того, часто отражают реалии создавших их эпох. Например, такой из известной всем эпохи: «К нам приходили с обыском, но ничего не нашли» – полон драматизма и бесцеремонности. И такой: «При артобстреле эта сторона квартиры особенно ужасна» – для этого почерка характерны бессмысленность и разрушительная примитивность образов. Невинный детский стиль «Просто приходил Серёжка, поиграли мы немножко» тоже полон сдержанных внутренних катаклизмов. Все эти стили меркнут по сравнению со свежестью и непредсказуемостью самого неподражаемого: «К нам в гости прибыл автостопом студент из Западной Европы». Именно в этом стиле и был взбаламучен интерьер квартиры Сергея. Главная его черта – отсутствие всякой логики, вернее, образ и логика здесь вторичны, первичны ваши ощущения от увиденного. Кавардак встречает вас интимным безразличием к вашим принципам, призывает вас отвергнуть реальность и каноны. Импрессионизм беспорядка расширяет рамки допустимого. Важно то, что вы чувствуете в самый первый момент соприкосновения с объектом этого искусства, дальше могут возникнуть эмоции и желания. Отбросьте всё! Примите, как оно есть. А лучше – раннеготично встаньте в восемь утра, суматошно побегайте по квартире, приведите себя в порядок и исчезните; затем, вечерком, позднебарочно задержитесь у друга, выпейте чего-нибудь как следует и лишь тогда, вернувшись в родной табор, окиньте помутневшим взглядом ваш трёхспальный вигвам – и к вам придёт наконец ощущение гармонии, единения кавардачных стилей в один неповторимый и понятный бытовой хаос, присущий юной душе и бурлящему разуму.

Студент, рыжеволосый, худосочный очкарик, прибыл не автостопом. Нет. Он просто всегда выглядел так, словно был покрыт невидимой, неистребимой дорожной пылью. Неухоженный какой-то, честное слово, неприбранный! Глядя на него, хотелось взять чистую влажную тряпочку, ковшик, мыло, расчёску и… впрочем, это всё фантазии женского рода, сострадательного наклонения. Студента звали Кен. Носил он странные вещи, которые, казалось, не всегда относились к категории одежды. При ходьбе его правая нога часто спотыкалась о левую. Он был очень учтивым и непунктуальным подвидом английского джентльмена. Запросто мог крайне некрасиво и безалаберно подвести вас по любому поводу, но затем очень вежливо, затейливо даже извиниться, упомянув каждое мелкое и крупное неудобство, которое он причинил вам своей рассеянностью и забывчивостью.

Кен преподавал разговорный английский. Являл собой живой англоговорящий экземпляр! Боже! Когда-то об этом, кажется, мечталось при луне. Вот выйдет из тьмы представитель иного мира и молвит что-нибудь на чистом, самом настоящем английском… Те времена ушли безвозвратно. Теперь живых представителей иного мира кругом пруд пруди – обычное, заурядное явление на уроках иностранного языка, как словари и другие учебные пособия. Эти экземпляры прекрасны своей аутентичностью, но они же и безобразны своим диалектическим материализмом. Вы не то подумали – они все сплошь прожжённые материалисты, спикающие на кошмарном диалекте. Существует большая опасность словно вирус подцепить от них этот страшно заразный выговор, от которого потом вряд ли излечишься, приводя своим произношением в ужас выпускников и преподавателей иняза, одновременно вызывая неподдельный восторг у выходцев из криминогенных районов северного Манчестера, если такие вдруг попадутся.

Сергей на правах хозяина квартиры жадно насыщался от Кена разговорным языком. Кен, в свою очередь, учился замечать и ценить порядок в тех местах жилища, куда его бытовая энергия не распространялась. Кроме того, он освоил процесс вытряхивания половичков и ковриков, хотя это умение далось ему с трудом. Кен долго никак не мог приноровиться попадать в такт с умелой рукой Сергея.

Жили они весело. Кена много и часто посещали друзья, такие же странствующие англоговорящие студенты, как и он сам. Гостей необычайно привлекала молодость, жизнерадостность, бессемейность, терпимость и терпеливость хозяина. Многих представительниц женской половины, возможно, привлекало что-то ещё, но это всё были лишь предположения. Можно легко догадаться, что английский быстро стал официальным языком в квартире, на балконе и лестничной площадке. Поначалу Сергей казался гостям молчаливым и задумчивым парнем. Это было не так. Просто, когда гостеприимный хозяин мысленно переводил заранее заготовленную фразу на английский, то очень часто обнаруживал ускользание смысла. Общая холодная суть оставалась, но искра, острота фразы куда-то исчезали. Слова лишь лежали унылой серой горкой, как нечищеные картофелины, желание их произнести пропадало – взамен оставались молчание или пустота общих выражений. Однако со временем наука брала своё. Язык Сергея крепчал, расцветал герундиями, ветвился страдательными залогами, звенел и скрежетал фразами и оборотами, которых не отыщешь в учебниках Бонк, Уайзер и других. «Наш человек», – перемигивались англичане, слушая речи вдруг разговорившегося Сергея. «Компиляция прошла успешно», – говаривал он себе сам после очередного вечера, проведённого в кругу новых друзей. Он ведь был программистом, а программисты ещё и не такие фразы заворачивают.

В этот ветреный августовский вечер Кен, как обычно, сидел в своей комнате. Нет, он не сидел, он существовал в ней, как важная, но не довлеющая над общим сюжетом деталь обстановки, не нарушающая своим присутствием гармонии беспорядка. У его ног можно было запросто бросить лыжи, над головой повесить на гвоздь садовую лопату, гармония б ничуть не пострадала и лишь расцвела бы новыми нюансами, новыми оттенками. Но вот – внимание – в комнату вторгся Сергей, явился с ворохом всяких глупостей в голове, переступил порог и немедленно разрушил смысловую наполненность форм. Так театральный электрик в поисках пропавшей фазы внезапно по рассеянности вторгается на сцену в самый ответственный момент спектакля. Ему истерически, безголосо сипят из-за кулис, на него в ужасе шикает суфлёрская будка, актёры делают ему отчаянные глаза. Электрик же, не врубившись ещё в то, что преступил дозволенную грань, лишь озабоченно и задумчиво оглядывая декорации, произносит таинственную фразу: «Да где ж она, ёпт!» И зритель думает, что так и надо, озадачивается неявным смыслом фразы, пытаясь соотнести её с чрезмерно запутанным действием пьесы.

Сергей влез в интерьер буднично и хмуро и озвучил совершенно ерундовый вопрос: «Скажи мне, товарищ. Как философ философу. Любовь – это частое явление?»

Кен здесь слегка пошевелился, слегка приподнял брови. Всякое действие, всякий порыв зарождались в нём обычно без каких-либо драматических усилий. На молодёжном сленге такое свойство характера называется расслабленностью. Если б ему вдруг пришлось рубить дрова, он бы их тоже рубил расслабленно, слегка, если такое возможно представить в принципе. И вот, слегка приподняв брови и слегка вытянув губы, он лишь заметил: