Екатерина Гончарова - Земля XXIII: Вестполис

Джон зажег ночник, сел к нему поближе и открыл новую книгу. Это была сказка о необычной чайке, которая больше всего в жизни любила летать. Джон посмотрел на свой ночник с разбитым крылом и улыбнулся совпадению. Спустя час чтения под слабым светом веки паренька начали смыкаться. Голова потяжелела, а тело стало сползать в горизонтальное положение. Последнее, что успел сделать Джон – это засунуть книгу под матрац и выключить свет. После чего он поплыл на волнах гравитации в царство Морфея.

Джон шел по морскому берегу. Светило яркое солнце, на котором вода играла жемчужными бликами. Ему очень захотелось искупаться в лазурной воде, но всякий раз, пытаясь наступить в воду, он наступал словно на стекло. Холодное и скользкое. А затем он увидел темную тучу, которая надвигалась с моря с огромной скоростью. Он буквально ощущал порывы ветра и молчаливое напряжение воздуха. Джон попытался убежать, но ноги отказались его слушаться. Когда туча оказалась над его головой, мелькнула яркая вспышка, и молния попала прямо ему в шею, отчего он почувствовал страшную боль. Джон резко открыл глаза, сердце бешено колотилось в груди. Вспомнив свой сон, он интуитивно коснулся шеи в область удара молнии и нащупал там металлический ошейник – непременный атрибут каждого раба в Вестполисе. Его надевали детям, которым исполнилось 6 лет, и затем меняли его в 10, 14 и 18 лет. Джон иногда завидовал героям книг, которым в наследство доставались полцарства, сундук с монетами или хоть… осёл. Ему же в наследство от родителей досталось только рабство. Рабство в Вестполисе уже много поколений передавалось по наследству. Джон знал, что так здесь было всегда. Президент Вестполиса, Франк, семье которого служил Джон, формально был хозяином всех рабов города. Он заведовал системой распределения рабсилы. Одних он отправлял трудиться на поля, других – на мануфактуры, третьи добывали ресурсы, а четвертые служили господам. Джон понимал, что к годам 18—20 его отправят на тяжелые работы, и сейчас он старался извлечь максимум от пребывания в доме Франка. В его голову на днях пришла безумная идея – пробраться в кабинет президента и выудить оттуда какие-нибудь интересные книги. Но пока он не обдумывал это всерьез.

– Джон! – с другого конца коридора послышался резкий ломаный голос Теодора.

– Иду, хозяин! – Джон выскочил из каморки и побежал на зов, руководствуясь вторым Правилом: не заставляй Хозяина ждать.

– Ты что, забыл, что сегодня утром мне нужно быть в восемь на семейном завтраке? – Теодор явно не выспался: раздражение плескалось в нем, и брызги его летели через край, – Где ходишь, Джони?

– Простите, Хозяин, я уже собирался выходить из комнаты, когда вы меня позвали, – Джон стоял, потупивши взгляд.

– Простите, простите! – язвительно передразнил его Теодор, – Давай быстрее одеваться, отец будет в ярости, если я опоздаю.

Теодор, сжав губы, стоял напротив огромного зеркала и придирчиво осматривал в нем свое лицо, приглаженные светлые волосы, парадный фрак с маленькими стильными пуговицами с перламутровым отливом. Когда Джон завязал галстук, Тедди нахмурился:

– Криво, – жестко бросил он, – переделай.

Когда с одеванием было покончено, Теодор еще раз взглянул на свое отражение, и затем решительно зашагал вниз, на семейную трапезу. Джон последовал за ним. Он должен был стоять рядом с хозяином в ожидании распоряжений. После того, как хозяева поедят, ему разрешалось также принять пищу на кухне. А сейчас он стоял чуть позади Теодора, и от созерцания многочисленных аппетитных блюд его желудок бастовал, обильно выделяя сок, а рот наполнялся слюной от исходящих от стола ароматов. Джон понимал, что кому-кому, а ему жаловаться в таких условиях не пристало. Многие рабы с удовольствием поменялись бы с ним местами, например, те, которые с утра до ночи истирают ладони в кровь в шахтах, или те, которые под палящим солнцем целыми днями собирают вредителей на полях, и лишь только вечером могут поесть картофельную похлебку. Ему несказанно повезло, ведь кроме того, что доедать остатки с хозяйского стола, он мог делиться ими со своей матерью и младшими братьями и сестрами, обитающими в девятнадцатом квартале, который был всего в двух милях от Резиденции. Жаль, что это получалось делать не так часто, но раз-два в неделю его отправляли в город, в основном, по поручению Теодора. Чаще всего он посылал Джона на рынок за продуктами. И в это время паренек обязательно улучал часок, чтобы добежать до убогой конуры, в которой родился. Шестеро братьев и сестричек, словно голодные птенцы, тут же окружали его и раскрывали свои клювики, глядя на него огромными голодными глазами. Джон раздавал хлеб, остатки сырной нарезки после обеда, потемневшие кусочки яблок, и всё, что ему удалось набрать на кухне, пока остатки с тарелок не отправлялись в помойное ведро, предназначенное для свиней. Матери всегда не было дома. Джон знал, чем она зарабатывает на жизнь. Она продавала своё тело на соседней улице, а так как тело было не первой свежести, то и платили за него сущую мелочь. Хватало на то, чтобы не умереть от голода. Дети после Джона появлялись у нее каждые 3—4 года. Это было нормально для женщин Вестполиса, поощрялось Президентом, потому что приносило пользу городу. Люди здесь долго не жили, максимум до сорока лет, а рабочая сила нужна была всегда.

– Садись, Тедди! – ласково обратилась мать к Теодору, отчего его буквально перекосило, но он молча уселся на предназначенное для него место. Джон всегда терялся в присутствии этой красивейшей женщины, она словно родилась где-то совершенно в другом месте, возможно, на небе, и спустилась сюда в образе прекрасного ангела по имени Моника. Её светлые волосы и бледная кожа, всегда алые губы и платья совершенно немыслимых фасонов вводили в ступор многих мужчин. Джон понимал, от чего хозяин Франк так боготворит свою жену. В сравнении с другими её внешность была совершенна. За это ей прощалось многое: и капризный нрав, и непомерный аппетит в обладании предметами роскоши, и некоторые вольности в поведении с окружающими ее мужчинами. Последнее порой даже было выгодно Франку. Несмотря на всю страсть, испытываемую к своей женщине, он умел переступить через свою ревность и чувство собственности, когда на кону были монеты или власть, впрочем, эти термины в Вестполисе означали почти одно и то же. Джон редко был свидетелем таких семейных завтраков, в основном, потому что все трое хозяев обычно принимали пищу в одиночестве, и такое собрание могло свидетельствовать только об одном. Случилось нечто важное. Джону было любопытно, что же произошло на этот раз, но он никак не выдавал своей заинтересованности, даже не поднимал глаз от пола.