Людмила Яхнис - Наука требует жертв

Самойлова, уплетая холодец, рассказывала про Курило, который неожиданно для всех пригласил в качестве своей девушки на этот вечер первую красавицу универа Олю Шейченко, и ясное дело, она с ним только из-за денег его папаши. Аля кивала головой, практически не слушая, наблюдала за танцующими, потягивая виски, и думала о том, что ей надо было все же поехать к Ире. «У тебя не гордость, а гордыня», – всегда говорила ей бабушка, когда она отказывалась просить прощения у родителей или мириться с подругами во дворе.

Неожиданно кто-то накрыл Алины глаза горячими ладонями.

– Угадай, кто я? – над самым ухом прозвучал громкий голос Анжелы.

Слуцкая резко сбросила руки девушки и вскочила со стула.

– Какого черта ты тут делаешь? – вырвалось у нее.

– Вообще-то меня пригласили, как и тебя, но я пришла только потому, что знала, что тут будешь ты. Потанцуем? – Анжела ухватилась за Алину руку.

Слуцкая тут же выдернула свою ладонь:

– Не дотрагивайся до меня, никогда.

Сибогатова помрачнела и с обидой в голосе сказала:

– Что-то я не помню, чтобы ты произносила эти слова тогда в «Родоне», когда я тебе…

– Мне кажется кому-то пора домой, баиньки, – верная подруга Катя пришла на помощь, не дав Анжеле закончить фразу.

– Закрой рот, овца! – молниеносно отреагировала Анжела.

Возле них столпились любопытствующие.

Аля остановила жестом рвущуюся в бой Самойлову и как можно более спокойно сказала:

– Послушай, Сибогатова, я пришла сюда просто отдохнуть, давай обойдемся без скандалов.

– Без скандалов? – Анжела повысила голос, так что несмотря на громкую музыку, сидящие за соседними столиками люди начали оглядываться. – Да ты, блять, вообще понимаешь, что я тебя люблю?! Для тебя что, люди как вещи? Типа, попользовалась и выкинула?

– Опа, – неизвестно откуда появившийся Гоша Курило радостно загоготал, – ну вы даете, девки! Может, подеретесь? А мы посмотрим!

Аля густо покраснела и не из-за того, что ее ориентация в этот момент становилась достоянием всего университета, в принципе, она не делала из нее тайны, а потому, что она ненавидела публичные разборки и сейчас чувствовала себя героиней дешевого водевиля.

– Ты оставишь меня когда-нибудь в покое? Ты реально достала со своей долбаной любовью! – она, сжав кулаки, отвернулась и села на свое место, давая понять, что разговор окончен, ее трясло от злости. Вдруг сзади раздались крики. Аля обернулась и обомлела. В руках у Анжелы был нож, который она схватила со стола. В следующую минуту Сибогатова с размаху полоснула себя по запястью, на белой коже четко обозначилась тонкая полоска крови.

Реакция Слуцкой была молниеносной, она перегнулась через спинку стула и, поймав кисть девушки, с силой ее сдавила. Нож со звоном упал на пол, а Анжела, рухнув на колени, разразившись бурными рыданиями, кинулась обнимать Алины ноги.

– Не бросай меня, я жить без тебя не могу, Алечка, прости, прости, только не отталкивай меня. Нам же было хорошо вместе.

Рыдания Анжелы стали громче, до Али дошло, что музыканты перестали играть, и около пятидесяти человек гостей сейчас с изумлением наблюдало за этой сценой…

– Это что тут за цирк?! – отец именинника, сурового вида мужчина, приближался к ним нетвердой походкой выпившего человека, следом шли двое охранников.

Как только они помогли вырваться из цепких объятий Сибогатовой, Аля тут же пулей вылетела из зала, на бегу сорвав свою куртку с вешалки у входа.

Стоя на крыльце, Слуцкая достала телефон, некоторое время смотрела на экран, а затем, устав с собой бороться, дрожащими пальцами набрала:

«Привет. Я могу приехать?!»

В ожидании ответа она сто раз мысленно обозвала себя тряпкой и столько же раз порывалась написать что-то вроде: «Ой, извини, отправила не туда».

Булькающий звук разом положил конец ее метаниям, она почти пережила катарсис, прочитав:

«Где ты?»

Аля прерывисто вздохнула и написала:

«Барин».

«Выйди на угол Кузнечной, я тебя заберу».

Темно-синяя Хонда подъехала, как раз когда Слуцкая пыталась прикурить от гаснущего на ветру пламени зажигалки.

На Ирине были джинсы и серая толстовка с надписью «Oxford». И это было так мило и по-домашнему, что Але захотелось заплакать, уткнувшись в ее плечо.

Вместо этого она молча уселась на сиденье и уставилась в лобовое стекло.

Ремезова не стала ничего спрашивать, только отрывисто бросила:

– Пристегнись.

Потом включила музыку, грустный мужской голос врезался в тишину:

«It’s four in the morning, the end of December…».

Эта песня странным образом создавала интимную атмосферу, как будто у них за плечами уже лет десять совместной жизни, и они просто возвращаются со скучной вечеринки, мечтая о том, чтобы поскорее добраться до дома и попить чай на кухне.

«If you ever come by here for Jane or for me your enemy is sleeping and his woman is free…» 3 3 Песня Леонарда Коэна «Famous blue raincoat»

Аля украдкой взглянула на Иру, та, казалось, была сосредоточена на управлении машиной и не обращала на нее внимания, но вдруг, не отрывая глаз от дороги, спросила:

– Музыка не мешает? Если хочешь, я выключу.

– Нет, оставь. Кто это поет?

– Леонард Коэн – канадский поэт и певец. Думаю, ты знаешь его «Аллилуйю», она очень известная.

– Из «Шрека»?

Ирина слегка улыбнулась:

– Да, но там не он пел. А я люблю именно его исполнение. У него такой низкий мрачный голос – то что надо с утра, когда едешь на пары. Очень вдохновляет.

В квартире уже знакомо пахло ванилью и табаком, Аля с наслаждением глубоко вздохнула. У нее было ощущение, что она не была тут сто лет, хотя прошли всего лишь сутки. Единственное, чего она сейчас хотела – это спать, и чтобы Ира была рядом.

Она устало вытянулась в кресле под торшером, прикрыла глаза, сейчас яркий свет ее раздражал.

– Что это? – в голосе Ремезовой звучала тревога, – ты поранилась, где? Покажи мне.

Вначале Аля не сообразила, что происходит, но, перехватив Ирин взгляд, опустила глаза на грудь. На ее белой рубашке было несколько смазанных пятен крови. Видимо, Анжела, обнимая, испачкала ее.

– Черт, – процедила Аля, – это, наверное, не отстирается. Придется выкинуть. Жаль, я ее только недавно купила. Не переживай, это не моя кровь.

– Снимай, я сейчас замочу ее в холодной воде с солью, – Ремезова вела себя так, словно ее вполне удовлетворило объяснение. Аля понимала, что все равно рано или поздно придется рассказать об этом отвратительном инциденте с Сибогатовой, но ей очень хотелось отсрочить этот момент. Она предполагала, какая у Иры может быть реакция, и ей не хотелось слушать нравоучения.

Ее бы взбесило, если бы Ремезова начала благородно выказывать сочувствие Анжеле, потому что она сама не испытывала никаких угрызений совести. Возможно, с ней что-то не так, но, как правило, ей не было жалко слабых людей.