Елена Яблонская - Воспоминание о дожде

Лариска стоит у плиты, как художник у мольберта. В правой руке шумовка-кисть, Ларка ею возбуждённо размахивает. Левая рука поддерживает и упирает в бедро палитру с красками – круглую тяжёлую крышку от казана в разноцветно поблёскивающих капельках. Мелкие капли – жир, капли пара посветлее и покрупнее.

– Лида, разве я ему навязывалась, держала я его, что ли? Я говорю: «А я тебя не держу, хочешь, завтра же сама подам на развод, только ты с Алёнкой посиди, врач должен прийти…»

– А он?

– Ну, что он… Он говорит: «Э-э, нет, ишь чего захотела. Я разведусь, а ты с Васечкой будешь жить-поживать да добра наживать, нет, я не разведусь». Лида, что я ему сделала, что?!

Васечка – это кот. Отличный, между прочим, кот, умный, ласковый, с Алёнкой играл целыми днями. Ларка его котёнком из мусоропровода вытащила. Вот только, достигши половой зрелости, стал Васечка время от времени гадить – то в прихожей, то за диваном. Ларкин муж его как-то из окна выбросил, с третьего этажа. Алёнка разревелась, а Лариска побежала вниз. Васечка, целый и невредимый, сидел на клумбе и шипел на снег – снега он никогда не видел.

– Конечно, ты его не держала, – я стараюсь говорить рассудительно, – так это-то и обидно. Но ты ведь содержала его, как леди Эшли Хемингуэя и всю их компанию. Вот он и возненавидел… Помнишь, моя тётушка говорила: «Девчонки, лучше голодайте, только не зарабатывайте больше мужей!»?

– Да я бы рада голодать, – Лариска всхлипывает, – но при чём тут ребёнок? Алёнка же простужалась тогда непрерывно, то бронхит, то трахеит… Юрик твой хоть репетиторствовал, а мой разляжется перед телевизором, с Васечкой, между прочим, и «я, видите ли, учёный с мировым именем, мне думать надо, а не дебилов натаскивать…» – Да сколько там Юрик репетиторствовал, двое учеников только и было за всё время… Ой, что ты делаешь?! Плов не надо размешивать, только в самом конце, меня Алия учила… Настоящий татарский плов…

– Так и меня Алька научила! Я говорю ей: «У меня не получается по вашей азиатской методе, обязательно подгорает», а она: «И у меня подгорает, я тоже помешиваю и воду подливаю, но по правилам этого нельзя…» Как она, кстати? Нашла себе кого-нибудь?

– Кого ещё?! Зачем? Ведь Ринат…

– Да какой Ринат! Она его год назад бросила. Не знала? А ещё говоришь: «Курослеповка – деревня, все про всех всё знают…»

– Но почему?! Ринат же её обожал, на руках носил, помнишь, в общежитии, по лестнице…

– Ага, это на людях, а дома зудел изо дня в день, что он, кто бы мог подумать, мусульманин и имеет право завести себе ещё трёх жён, кроме Альки, и чтоб она всегда об этом помнила…

– Ну надо же! А по рынку, как баран на верёвке, за женой ходил… Алька, как встретится, сразу заводит: «Ах, мой Ринатик напишет докторскую, ему дадут лабораторию, а у тебя муж дурак, хоть бы любовника завела». А когда мы с Юриком развелись: «Не понимаю, как это можно – не найти себе мужика…» Она-то, конечно, нашла!

Господи, какой Ринат, баран, Васечка!.. Васечка, кстати, сбежал, когда Лариска развелась и переехала к маме. Мне сейчас надо не Васечку вспоминать, а думать, как бы по-умному ответить этому самовлюблённому барану, чтобы он не воображал, что я тоже готова… Да, я развелась, хотя мой Юрик не заводил ни четырёх, ни даже двух жён, как этот Павел, просто наша семья не выдержала испытания перестройкой. Нет, это не подойдёт, Павел и так смотрит сочувственно, понимающе… Алька бы наврала с три короба, не зря же наша Курослеповка – известный научный центр. Итак, мой муж – учёный с мировым именем, очень прилично зарабатывает, нет, не здесь, конечно. Он всё время за границей. Тогда почему я давлюсь в очереди на маршрутку? А мы не покупаем машину. Зачем? Я ведь тоже всё время с мужем за границей. Сейчас вот приехала, надо продлить визу… Куда? В Америку! Как раз еду из посольства. Конечно, продлили…

Вот хорошая мысль, это может выйти правдоподобно. Я была в американском посольстве лет десять назад, до дефолта ещё. Лариска уехала в Штаты со вторым мужем, пригласила в гости. Я не очень туда рвалась: Юрик никак не защитится, сын в седьмом классе, по русскому двойка… Но Ларка настаивала. Мы долго ждали открытия, потом нас по очереди запускали на собеседование в комнату с кабинками такими, как стойла. Я попала в стойло к лысому, бородатому и очкастому, необыкновенно похожему на политолога Дмитрия Саймса. И акцент точно такой же! Потом думала, может, это Саймс и был? Я всё честно рассказала: недели на две, к подруге, учились вместе, они с мужем в университете работают, все расходы берут на себя…

– А вы сколько зарабатываете?

– Мало, конечно, как все научные сотрудники сейчас, но на билет хватит, я соросовский грант получила, да и подруга всё оплатит.

«Саймс» заявил, что не может дать мне визу:

– А вдруг вы устроитесь горничной в гостиницу за тысячу долларов и останетесь в Штатах навсегда?

– Да какой горничной! – возмутилась я. – Я кандидат наук, учёный с мировым именем, мне журналы за статьи должны… Наконец, у меня здесь муж и сын остаются!

– Все так говорят, а потом работают горничными, – дружелюбно сказал «Саймс». – Я-то вам верю, но поймите, я просто не имею права дать визу человеку с таким уровнем доходов.

Тогда как раз разгорелся телевизионный скандал: американцы выдворяли Мишку Япончика. Я злорадствовала: вот у кого достойный уровень доходов, вот и получите! Впрочем, им что? Выдворили Мишку, да и дело с концом. Он потом интервью давал: оказывается, он вовсе и не бандит, а честный, милый такой, интеллигентный… Лариске я написала, что глубоко оскорблена страной, гражданства которой она доискивалась: и не зови, не приеду, «уж лучше вы к нам…»

За этими воспоминаниями я и не заметила, как подъехали к Чукановской. Автобус останавливается, хотя никто не выходит, всем до Курослеповки или в Сосновку. Сколько раз, прижавшись виском к обледенелому или залитому дождём стеклу, я проваливалась в тяжёлый сон, а здесь, когда автобус трогался, вдруг выныривала, начинала кричать и рваться: «Что, Курослеповка?! Я выхожу! Подождите!»

– Да сидите вы! – с отвращением говорили сосновцы. – Это Чукановская.

Они, сосновские, за что-то нас ненавидят. Впрочем, понятно за что. За то, что учёные, за то, что ближе к Москве, за то, что у нас академическая больница, а их Сосновка – дружно спивающийся военный городок, да мало ли за что…

Нет, ничего не выйдет, поздно, Павел уже всё понял, да и я – не Алька, не получится у меня. Неубедительно бормочу про бывшего мужа, хорошего человека – «просто он не был готов к новым условиям», – про то, что не замужем, но прекрасно себя чувствую, у меня сын, друзья, работа в Москве… А потом мы молчим: я – угрюмо, он – сочувственно. Нет, наверное, презрительно. Скорей бы уж Курослеповка!